Заколотилось, застукало сердце, он больше не мог, был не в силах сидеть. Но как подойдет он к ней, что он ей скажет? Как отнесется она к тому, что у них было когда-то, в детские годы? Да и помнит ли это она?..
Со сладким ознобом в сердце спустился по лестнице вниз, но успел лишь увидеть край ее белого платья, мелькнувшего на крыльце.
В доме, в переднем углу под иконами, торжественно восседали ее родители — отец, усатый фабричный мастер, и полноватая крупная мать, принаряженные по-праздничному. Оба чинно вели с теткой беседу.
Стеснительно поздоровавшись с ними, он показал ее тетке взятые книги и сразу же заспешил на улицу, надеясь еще увидеть ее, но на улице было пустынно, из конца в конец — ни души.
Отнес книги домой и по прежней ребячьей привычке забрался на бабушкину черемуху, пышную, о четыре ствола, забрался повыше, откуда проглядывалась вся улица, и, время от времени шаря глазами, не покажется ли она, стал набивать свой рот сладкой и терпкой ягодой.
Не заметил, когда под черемухой оказались трое девчат. Две из них, Тонька и Валька, были здешние, деревенские, третьей же оказалась она. Тонька и Валька, задрав кверху головы, сразу же принялись канючить, чтоб сбросил им кисточку. Она же стояла в сторонке, отличаясь от них своим городским видом, и не глядела на Сашку.
— Лови!!
Целая пригоршня спелых кистей шлепнулась у ее ног. Девчонки тут же схватили, мигом управились с нею и уже снова тянули к нему запрокинутые просящие лица: «Санечка, миленький, скинь нам еще!.. Нет, не эту, а вот что повыше, там поспелее…»
Он ловко пробрался к вершине и начал бросать им кисти одну за другой, стараясь, чтоб падали ближе к ее прорезинкам, но она не глядела по-прежнему на него, а глядела куда-то в сторону, мимо…
Вскоре все ягоды были оборваны, спелые кисти чернели только на самой вершине, но выше взбираться было опасно, вершина могла обломиться. Он уже падал однажды с этой черемухи, помнил, как обломился под ним неожиданно сук и он ощутил под собой пустоту, как падал, хватаясь руками за воздух, пока не повис, зацепившись случайно рубахой, у самой земли. Но это сейчас не имело значения, и он в сладком ужасе риска взлетел на вершину, желая лишь одного — чтобы ловкость эта его была ею замечена.
Одной рукой держась за вершину, раскачиваясь отчаянно, другой он принялся ловить самые спелые кисти и сбрасывать их по-прежнему только к ее ногам, стараясь встретиться с нею глазами, увидеть в ответ ее любовно мерцающие глаза.
«Ой, упадешь!.. Слезай!!» — визжали внизу девчонки. А он, упоенный собственной смелостью, испытывая необычайный подъем, раскачивался все шире, отчаяннее, словно бы обретя невесомость, и черемуха, на удивление, держала его, лишь иногда потрескивая предупреждающе.