Доляков отлеживался в постели после тяжелого сердечного приступа.
Доктор долго о чем-то шептался с супругой за некрашеной переборкой, потом ушел, наказав напоследок, чтобы больной не вставал с постели и меньше курил.
Все последние дни супруга пилила его неустанно. Он старался не спорить с женой, вел себя покаянно и тихо. Сердце болело и ныло так, что порой не давало дышать.
Сегодня с утра супруга, сбегав за доктором, снова куда-то ушла, в избе было пусто. Он лежал и раздумывал в одиночестве.
Дела у него в артели шли все хуже, расписанный им «товар» отвергался, и вот уж дошло до того, что заработок за месяц в расчетной книжке его стал проставляться бухгалтером лишь однозначной цифрой.
На артель он теперь почти не работал — увлекся пушкинским «Годуновым» и начал большую пластину. Она захватила его целиком, и все последнее время он посвящал только ей. Писал для себя, для души. Но надобно было думать, как прокормить большое свое семейство…
Супруга вернулась перед обедом вместе со старшей дочерью (дочь из артели строчей приходила обедать домой). Разматывая платок с головы, супруга не без злорадства еще от порога сказала:
— Дружка-то твово закадычного посадили!
— Это какого такого дружка?
— Будто не знаешь, какого! Гришку Халду, он у тебя один самый главный.
— Как «посадили»?… За што?
— За дело, за што же еще! Опять фулюганил, напился. Коло артели пьяный шатался, все стекла повыбил, сказывали. Под суд, говорят, отдают…
Доляков приподнялся с постели:
— Где мой пиджак?
— Да куда ты еще! Тебе же доктор сказал…
— А-а!!
Схватив на ходу пиджак, остервенело махнул рукой на жену, не слушая причитаний ее, с непокрытой нечесаной головой, весь заросший, небритый, он хлопнул ожесточенно дверью и ринулся в отделение милиции.
Супруга выбежала за ним на крыльцо:
— Ваня, куда ты?! Ваня!!
Гришка… Балда… Дуралей… Все путалось в голове. Сколько раз он его выручал! Тот обещал и клялся, но проходило время — выкидывал новый номер. После отчетно-выборного собрания, когда за недостойное поведение он был удален из зала, выведен под руки, вход в мастерские ему запретили. Но Гришка теперь стал появляться, напившись, под окнами мастерских и выкрикивать в адрес Ухваткина и других мастеров матерные ругательства. Долгое время ему прощали, смотрели сквозь пальцы, но сейчас, вероятно, случилось что-то особенное.