Его звали Дема. Все опасались мрачной его угрюмости. Подпускал он к себе одного лишь Ильюшечку Филичева. Тот собачонкой подкатывался к нему, словно к большому угрюмому кобелю, подобострастно ощупывал Демины мышцы и пробовал даже мериться силой. Одной только левой Дема клал его на лопатки, как цуцика, брал за шиворот, встряхивал, ставил на ноги. Филичев же нередко его подкармливал за право считаться равным, быть на одной с ним ноге.
Ильюшечка был единственным из пермяков, получавшим из дома посылки. Чаще это было свиное домашнее сало, просвечивающие розово пластушины, увесистые, тяжелые. Его Филичев постоянно держал под замком, вынимая лишь ночью, когда вся комната засыпала. Отрезал в темноте кусочек и, вынув из тумбочки хлеб, принимался чуть слышно почавкивать.
Расходовал он свой запас экономно. Давал иногда и взаймы, но только лишь тем, кто в состоянии вернуть ему долг, чаще — Валегину Мишке. Для этого он вырывал из тетрадочки в клетку листок и, отрезав от шмата сала кусочек, обводил его тщательно карандашом во всех трех измерениях, проставляя внизу две даты: когда дано в долг и когда получать.
Был Филичев у ребят постоянной мишенью для шуток. Частенько ему доставалось от Сашки, не терпевшего этого куркуля. Боровкова он втайне боялся. Перед Еввиным был смиренен, почтителен даже, может быть, потому, что тот часто его выручал, помогая обделенному острым умом Ильюшечке делать уроки.
Еввин фигура была примечательная. Среди второкурсников, еще по-мальчишески легкомысленных, предпочитавших серьезным занятиям девочек, танцы, кино, он выделялся своим умом и начитанностью.
Был он сыном сельского учителя. Когда в их селе создавался колхоз, родитель его вступился за два семейства, безосновательно, по убеждению его, раскулаченных. А вскоре и сам за ними последовал со всеми своими домашними в места, неудобные для обитания.
За многознайство, за книжность Еввин был прозван Раввином. Близорукий, в очках, с вечной книжкой в руках, напоминал он отшельника. По вечерам возле койки его собиралась вся комната. Приходили и из соседних, и с верхнего этажа — послушать, что Еввин там травит.
Философствования его прерывал иногда Долотов, новый староста курса, которому Еввин своими беседами часто мешал готовить уроки. Отрывая голову от тетрадок, тоном, не терпящим возражений, Долотов заявлял:
— Слушай, кончай ты свою агитацию!
— А то что? — близоруко щурясь на Федю, спрашивал Еввин.
— Ничего, но кончай!
Федя снова втыкал нос в тетрадки, бормоча про себя, что, мол, мало ему, опять по Уралу соскучился, мало там с батей своим дров порубил…