На ужин в столовку из Квашнина почти не ходили, — кому охота по вечерам месить в темноте грязищу из-за тарелки жидкого супчика? К вечеру затопляли подтопок и, как только темнело, посылали гонцов на ближнее поле, сунув им в руки мешок.
Плотно, по самую дверцу набив раскаленное чрево подтопка свежей немытой картошкой, пахнувшей мокрой землей, разбредались по койкам. Кто принимался учить уроки иль черкать в альбоме карандашом, а кто просто так валялся на койке, вожделенно косясь на подтопок в ожидании скорого ужина.
Когда из подтопка начинало потягивать вкусным, горячим картофельным духом, кое-кто отрывал голову от занятий и принимался в тоскливой надежде поглядывать на остальных. Раздраженная острым картофельным духом, начинала просовывать головы в дверь братва из соседних и смежной комнат.
— Ну чего вам, чего?! — сердито набрасывался на них Гошка Слипчук, руководивший теперь профкомом. — Посадить не успели, а вы уж и ва ежки аспахнули…
— Да мы только узнать.
— Слюни свои подбе’ите и две’ь за собой зак’ойте. Скажем, когда поспеет… Б ысь по местам!
А картофельный дух становился все крепче, выбивая голодные слюни, и так принимался шибать, что в голове обозначалось кружение, а горло само начинало делать движения, похожие на глотательные.
— Может, и в самом деле посмотрим, ребя… — предлагал нерешительно кто-то.
— Чего смот’еть, ну чего?! — снова взрывался Гошка. — И полчаса не п’ошло. Что ты ее, сы’ую думаешь кушать? Честное с’ово, вот на’одец пошел! — и сокрушенно крутил крупным пористым носом.
— Гоша, а может, и в самом деле посмотрим?
Гошка и сам уж чувствовал, что не выдержит больше, и, отрываясь со вздохом от надоевших немецких глаголов, шел к печке.
Вытащив из кармана своих диагоналевых галифе скомканный носовой платок, осторожно прихватывал им горячую дверцу набитого под завязку подтопка, давая возможность выкатиться двум-трем картофелинам.
Все напряженно ждали, а Гошка, потыкав каждую палочкой, произносил нерешительно: «В’оде бы сы’овата еще…»
— Да хрен с ней, давай вынимай! В брюхе дойдет! — принимался вопить со своей койки Мишка Валегин.
— Десять минут поте’петь не можешь?!
— Да жрать же охота, сил нет!..
В дверь снова заглядывали физиономии страждущих:
— Скоро у вас там?
— Ничего, поговеешь! — ответствовал Гошка, а сам уже принимался орудовать кочережкой, вперемешку с горячей огнистой золой, мерцающей рдяными искрами, выворачивая на пол дымящуюся, исходящую сногсшибательным духом картошку.
По мере того как горка росла, этот ее аромат, заполняя всю комнату, проникал в коридор, на второй этаж, и оттуда уже появлялись свои посланцы. Столбом вставали в дверях, деланно-изумленно тянули: