— У-у, да у вас тут картошка… Может, в компанию примете?
— Ступай, ступай, бог подаст… Много вас тут таких!
— А у нас хлебец есть, можем и поделиться!
— Вот и жуйте свой хлебец… Ну чего встал пеньком? Сказали тебе, п’оваливай!
— Ну и жлобы тут живут! — с силой захлопывая дверь за собой, кидал на прощанье кто-нибудь из посланцев.
— Надо дверь на крючок запереть, а то тут от них отбою не будет, — советовал Филичев.
— А ты лучше замок свой повесь! Сними с чемодана, где сало лежит, и повесь, — зло обрезал Средзинский, с которым у Филичева были особые счеты (Ильюшечка сало ему никогда не одалживал). И обращался, кивая на Филичева, к ребятам: — Хлопцы, сегодня этому фрайеру, куркулю — вот что вместо картошки, — он показывал кукиш. — Пусть сало свое притаранит сперва…
— Правильно!
— Верно!
— Тяни свое сало сюда!..
Сыпали кучей на стол крупную серую соль, грудились возле горячей картошки.
— А ну навалились!
— А ты, куркуль, куда лапу тянешь? Цурюк!!
— Ребя, да вы что?!
— Цурюк, я сказал… Убери свою лапу!
— Эй, братва, погодите! Еввина надо позвать…
— Лёха чужое не ест, он у нас гордый. Он на колхозном разок уж обжегся, а картоха-то с поля какого? — с колхозного!..
— Касьянинов Алик с Володькой Азариным не явились, давайте их подождем!..
— Где их там черти носят?!
— Над стенгазетой потеют, Гапон приказал.
— В столовке они наедятся… А ну давай налетай!
— Нет, погодите, ребята, им надо оставить!
— Ладно, давай отложи.
— А ты куда лезешь? Загреб себе целую кучу! Боишься, не хватит? Вот сколь ее…
— Валега дорвался! Лезет, будто свинья к корыту.
— Обрадовался, как собака блину!
— Ему всегда больше всех надо, такой уж он уродился. Что ни попало под руку, то и гребет…
Брали горячую огневую картошку, перекатывали в ладонях, студили, разламывали, присаливали покруче, хватали зубами горячую мякоть, сахаристую на изломе, дышавшую ароматным парком, хрустели черною подгоревшей коркой, пачкали в спешке руки и рты, запивали водой из ведра…
Наедались сравнительно быстро. Кто-то, переусердствовав, принимался икать, ему советовали попить из ведра водицы медленными глотками; кто-то, набив до отказа живот, отваливался и блаженно растягивался на койке. Рыжаков, несмотря на свою худобу, отличавшийся неимовернейшим аппетитом, хвалившийся, что он может легко за один присест выпить две дюжины пива и съесть при этом сколько угодно воблы, вдруг тоже заваливался на койку.
— Рыжак, ты чего… Уж совсем?!
— Не-а… Просто больше пока не могу… Вы там, ребя, не всё доедайте! Вот отлежусь и, может, еще захочу…
Один за другим валились на койки, отдыхивались блаженно, оставляя разгромленный стол, заваленный шелухой, обгорелыми корками.