Его оборвали: «Заткнись ты, кретин!» Рыжаков сразу смолк, недоуменно моргая коротенькими ресничками, не понимая, чего он такого себе позволил.
В выпивках и забавах подобного рода Зарубин участия не принимал, в ДК на танцульки не бегал, девочками не увлекался. Волновало его постоянно другое. Думалось сделать в жизни нечто такое, некий великий подвиг, но как его сделать, с чего начинать, было неясно, и он решил закаляться, готовиться к этому подвигу. По утрам регулярно стал делать зарядку, а после занятий, оставшись в давно пустовавшем спортзале, пыхтел над гирями, штангой. Или на пару с другим однокурсником, Зыковым, уходили на гумна и там, в просторном сарае, на сенном одонье принимались разучивать сальто-мортале, «флик-фляг» или, набив рукавицы остатками сена, учились боксировать.
Закалка телесная шла успешно, но вот как закалять свою волю, тут полной ясности не имелось.
И вот однажды случай такой представился…
Было это под выходной, в субботу. Ребята, вернувшись с занятий, валялись на койках. Как всегда, бормотал репродуктор, кто-то читал, рисовал…
Как и с чего началось, теперь уж не вспомнить, но кто-то завел разговор, может ли человек провести ночь на кладбище. Неожиданно разговор перерос в шумный, отчаянный спор.
Вот тогда-то он, Александр, не принимавший участия в споре, встал и сказал, что нечего зря драть глотки, сегодня же вечером он всем докажет, что ничего невозможного в этом нет.
Еще не стало смеркаться, как он, напялив тужурку и шапку-ушанку, резиновые свои сапоги, отправился за село, к старой кладбищенской церкви.
Кто-то крикнул вдогонку:
— В полночь проверить придем!..
…Стояла поздняя осень… Кладбище было пустынно, ограда во многих местах развалилась (сюда забредало стадо), вдоль нее неприютно торчали березы, вязы и липы, по-осеннему голые, с черными шапками гнезд на вершинах, на мокрых ветвях.
Пока не стемнело, принялся бродить меж крестов, поваленных, сломанных, покосившихся, читая стертые непогодой и временем надписи. Были отдельные и в стихах. На одной говорилось, как утонул восьмилетний мальчик, купаясь в реке. На другой, поименованной «Монолог из могилы», — как муж из ревности зарезал свою молодую жену. Над стихами еще сохранилась любительская фотография молоденькой женщины в белой пуховой беретке, с распахнутым взглядом детски доверчивых глаз. На третьей поэт скорбел о преждевременной смерти какой-то местной учительницы и заканчивал эпитафию такими словами:
Так спи же, труженица, с миром
Ты здесь, в могильной глубине!
Здесь шум берез подобно лирам