Так вот где обрел последнее пристанище свое местный иконный король, ворочавший сотнями тысяч, сотни иконописцев державший в своей мастерской!..
Ходил, пока не стемнело. Стал накрапывать дождь, нудный, осенний, холодный.
Он выбрал себе местечко под серым могильным камнем, большим, ноздреватым, со стертыми временем буквами, служившим кому-то памятником, и, укрывшись за ним, подняв воротник тужурки, свернул цигарку. Привалившись спиной к холодному боку камня, неторопливо затягиваясь, напивался махорочным сладким дымком, поглядывая на окружающие предметы…
Вот он на кладбище. Совершенно один. Лежит, привалившись к чьему-то памятнику. И что же? — и ничего нет тут страшного, все идет как и надо.
Один за другим в селе потухали огни, и вскоре оно слилось с чернотою осенней ночи. На фоне померкшего неба лишь смутно угадывались голые кроны деревьев, верхушки крестов и памятников. Он затушил окурок о камень, устроился поудобнее у его ноздреватого бока, подобрав под себя ноги в резиновых сапогах, и попытался заснуть.
Долго ворочался, но засыпать ему что-то мешало, какое-то подозрительное шуршание за камнем… Мыши? Но откуда на кладбище мыши!.. А чего же тогда там шуршит?
Поднявшись, он чиркнул спичкой и обошел свой камень кругом.
Никого!
Снова лег, но тут же вскочил, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, — кто-то упорно глядел ему в спину свинцовым, тяжелым взглядом.
Усилием воли сдержался, чтобы не крикнуть. Придя понемногу в себя, вновь поднялся и обошел этот камень кругом, но уж без спички, боясь привлечь ею чье-то внимание, стараясь увидеть и ближние памятники, кресты…
Нет, все тихо кругом.
Вновь заставил себя лечь за камень. Свернулся клубочком, натянул еще глубже шапку, плотно прикрыл глаза.
На память пришла вдруг история, что приключилась у них в окру́ге, когда начинались колхозы. Жил в соседней деревне парень один, парень бесстрашный, отчаянный. Они, пацаны, взирали на этого парня с благоговением, потому как он был бригадмилец и в заднем кармане носил настоящий наган.
Как-то на пасху, зазвав бригадмильца в свою компанию, деревенские парни решили над ним подшутить: подпоили и стали дразнить, что он только хвастает своей храбростью, а вот просидеть одному на кладбище будет слабо́.
Бригадмилец полез в бутылку. Это ему-то слабо?! Эх, жуки вы навозные! Да он, если хочешь, прямо сейчас, прямо с этого места…
Бригадмилец и в самом деле поднялся. Тяпнул для храбрости на дорожку и зашагал к кладбищу.
Наверное, он вот так же сидел, тот бригадмилец, глухой темной ночью среди крестов и могил. Один, настороженно вглядываясь во тьму, грея вспотевшей ладонью рубчатую рукоять револьвера.