Неужели Слипчук?
После того как Гошку назначили старостой курса и старостой комнаты в общежитии, он поселился в особом своем закутке, отделенном от общей тесовой перегородкой, не доходившей до потолка. Как только его однокашники заводили громкие споры и начинали шуметь, тотчас поверх переборки появлялись Гошкины пристальные глаза. Помаячив над переборкой, они, словно стеклышки перископа, вновь исчезали. Но этому как-то не придавали значения, хотя кое-кто из ребят и запускал в обладателя их башмаком или валенком.
Вскоре Гошка вернулся. Сел с таинственным видом, выпятив лиловатые крупные губы, и отрешенно уставился перед собой.
На него навалились всем курсом:
— Что там было?
— Выгонят Стася?
— О чем у вас был разговор?!
Гошка молчал.
— Да он сам нафискалил на Стася!
Гошка вскочил, будто шилом его укололи:
— Кто нафискалил… Я нафискалил?! Пошел-ка ты знаешь куда!..
— Говори: исключат или нет?
— Ве’оятно.
— Чего «ве’оятно»?
— Ско’ее всего, что да.
Все пораженно замолкли. Потом чей-то голос:
— Исключат — Стасик тут же тебя и подколет. Самого первого!..
— А что он, чикаться будет? — еще один голос. — У них, у блатных, знаешь как…
Гошка снова вскочил.
— Г’ебята! — он клятвенно приложил к груди, к гимнастерке руки. — Вот честное б’аго’одное с’ово… Если хотите — я чем угодно к’янусь!
Все повскакали из-за мольбертов, сгрудились возле Гошки, остались на месте лишь Долотов, Суржиков и Азарин.
Мольберт Средзинского с большущей дырой посередине так и валялся, никто не спешил его поднимать. Спор, разгораясь, грозил перейти в серьезный. Было жаль Средзинского, такого горячего, необузданного. У человека ни дома ни лома, куда он теперь… По старой дорожке покатится? «Завязал», а теперь «развязать» снова может, и сделает это запросто.
На большой перемене все бросились к канцелярии, где на двери уже красовался написанный рукой секретарши приказ.
Средзинского вновь все увидели на большой перемене. Стоял он внизу, у раздевалки, у выхода, в потертом своем, но все еще элегантном и отдающем былым шиком клифте, распахнутом ухарски. Шея замотана шелковым старым кашне, на голове, зацепившись за темную прядь, чудом держалась кепочка-шестиклинка. По-волчьи прижавшись к барьеру, Стась затравленно озирался на пробегавших мимо студентов, спешивших в столовку (на большой перемене многие забегали туда купить пайку белого хлеба с порцией сахарного песку). От него непривычно и остро разило сивухой. Средзинский был пьян.
Старшекурсники пробегали, не понимая, в чем дело, и поглядывали на напившегося студента насмешливо-снисходительно. Первокурсники же глядели с жалостью и со страхом. Что же он натворил! Явиться в таком вот виде, рискуя попасть на глаза самому директору…