Меняло свое обличье село. Один за другим исчезали старинные домики-теремки с островерхими крышами, с резными крылечками и наличниками, главная сельская улица одевалась камнем, а население, особенно знатные мастера, зажило в крепком достатке.
Не обидел, конечно, хозяин и самого себя. На углу Ильинской и главной улиц, чуть ниже базарной площади, отгрохал себе он каменный, в два этажа особняк, обставил мебелью красного дерева, устлал дорогими коврами, увешал его зеркалами, хрустальными люстрами, обзавелся орловскими рысаками для выездов, гордился своим собранием картин и редких старинных икон.
Фрязь все больше теснила старинный иконописный пошиб, и потому Сарафанов держал у себя мастеров, годных работать икону способом живописным. Но рынок вдруг породил острый спрос на икону старинную, писем строгановского и новгородского, и особенно на оригинальную, подписную Стал Сарафанов держать тогда наряду с фрязистами и «подстаринников», специалистов по мелочному письму.
В иконное дело все больше внедрялась машина. Фирмы консервных жестянок Жако и Бонакера в Москве, наиболее оборотистые, занялись фабрикацией мелких печатных икон на бумаге и жести. Штамповка сильно сбивала цены, икона ручной работы стала все менее ходовой.
Дабы сохранить старинные иконописные традиции, в начале нового века высочайше утвержденным Комитетом попечительства о русской иконописи учреждались в иконописных селах особые мастерские-школы. Учредили такую и в Талицком, и теперь уж разве что старики помнили те времена, когда икона писалась одним человеком.
Церковь, создавшая иконописца, раздробила его искусство на части, мастера превратила в ремесленника. Появились в иконном деле доличники, личинки, грунтовщики, позолотчики, даже подписывальщики икон. Единый процесс писания иконы был вытеснен ремесленным разделением труда, работа художника-мастера стала фабричной, казенной…
Не избежало вырождения и Талицкое, от искусства которого оставалась одна лишь традиционная, очень высокая техника.
Сашка любил библиотечную тишину, тесно набитые книгами стеллажи, портреты великих писателей и художников по стенам. Выбор книг был богатый. Говорили, что множество книг библиотеке было подарено Горьким, имя которого и носило училище.
Нравилось переворачивать в тишине страницы из пожелтевшей плотной бумаги, рассматривать репродукции со старинных икон, чувствуя, как понемногу отходят в тепле закоченевшие ноги, и ощущать совсем рядом, за стеллажами, присутствие милой, красивой женщины.
Евгения Станиславовна говорила, что только ему одному позволяет брать редкие книги с собой, уносить в общежитие. «Только, пожалуйста, там — никому!.. И не задерживайте, прошу вас. Как только прочтете — сразу же и возвращайте. Можете прямо ко мне на квартиру. Я вас чаем там угощу с вишневым вареньем, послушаем патефон, — с улыбкою говорила она. — У меня есть чудеснейшие пластинки — Козин, Юрьева, Церетели… Так что вы не стесняйтесь».