«Боже мой, а вдруг я ошиблась? — подумала Анна Ильинична. — Зачем я с ним так обошлась?»
5
— Снегу-то, снегу! Чистый, нехоженый, весь в искрах! Снегу-то, по пояс лес завалило! А вон заячья тропка, петляет, юрк в кусты! Эй, зайчишка, ау! Небось дрожит под кустом. Не дрожи, мы не тронем. Леопольд, не пали в него, если выскочит. А тут что? Скорлупок под ёлкой насыпано, словно в базар. Белка тут орешками щёлкает. Наверно, у неё склад на ёлке в дупле. Старая ёлка рада небось, что беличье семейство приютила до лета, всё-таки польза. А что, скучно без пользы жить? Если ни для кого от тебя радости нет? Скучно? А белкам приволье у нас. Зимы на три в запас орехов накапливают, живи-поживай без заботы. Щёлкай скорлупки, сколько душа пожелает. Ой, гляди, солнце низко. Не забранились бы хозяйки, боюсь. Ушла до вечера, а работать кому?
— Не всё же работать, — сказал Леопольд.
— Работы-то хватит, да я спорая. Елизавета Васильевна хвалит меня не нахвалится. А я взяла да ушла в лес до вечера. Ты увёл. Поглядеть захотелось, как ты охотничаешь, а ты и не стрельнул ни разочку. Умеешь ли? Может, зря ружьё носишь, для виду?
— Ах, для виду?
Леопольд скинул с плеча ружьё.
— Вон та сосёнка, заметь, как срежу макушку.
Пли! Сосёнка закачала ветвями, осыпая снежную пыль, а макушки как не было. Леопольд повесил ружьё на плечо. Пошли дальше.
— Не забранились бы дома, — вздохнула Паша.
— Разве твои хозяйки бранятся? И не похожи они на хозяек. Хозяйки строжат, приказывают, а твои?
— На всём свете других таких не найти, как мои! Чем бы к делу с первых дней приучать, а они грамоту мне объясняют. Диковинно даже.
— Про меня ничего не говорили, что я у вас каждый день? — спросил Леопольд.
— Ой, что ты! Что ты! Они страсть как любят тебя! А ты не упускай, ты ходи, ты разуму у нас наберёшься.
— Я не затем только хожу, чтобы разуму у вас набираться, — сказал Леопольд. И вдруг покраснел, вся кровь хлынула в лицо.
И Паша вспыхнула, отвернулась и закричала радостным голосом:
— Гляди, солнце багровое! Оно к ветру такое! Ветер завтра с Енисея задует. Ой, домой поторапливаться надо. Наши ужину скоро запросят. Пишут, пишут свои книги да и проголодаются.
— Паша! — позвал Леопольд.
— А? — негромко уронила она.
Они стали отчего-то посредине дороги. Молчание. Шумно и радостно билось сердце у Паши.
— Знаешь, как матка моя тебя называет? Старшого сына нашего ясна паненка, — сказал Леопольд.
— Ещё чего? Смеёшься? Смеётся твоя мать. Придумываешь всё ты!
Паша зашагала вперёд, в смущении дёргая и теребя на груди толстую косу и ожидая нетерпеливо, чтобы он ещё говорил, ещё называл её ясной паненкой.