Владимир Ильич без пиджака, пиджак брошен в траву, с отлетевшим на плечо галстуком, поднял сухую ветку:
— Будем петь. Ян, дирижируй. Товарищ Ян, будем петь!
Иван Лукич откашлялся. Оттянул на шее воротник и запел. Невесёлую песню запел.
Слезами залит мир безбрежный, — выводил глуховатый, низкий голос Проминского-отца.
Вся наша жизнь — тяжёлый труд, Но день настанет неизбежный, Неумолимо грозный суд!
Паша вытянулась, зажала на груди косу в руке, жадно ловила слова, шевеля губами. Наверное, сердце колотится у неё под рукой. И у Леопольда сердце забилось сильнее от этой песни на лугу, где они одни возле тёмных молчаливых зародов да Саяны, громадные, вечные, в снеговых ярких шапках.
Лейся вдаль, наш напев!
Мчись кругом?
Над миром наше знамя реет
Леопольд гордился и любил отца, который всё пел, пел и вёл за собой хор и эти огненные грозовые слова:
Смелей, друзья!
Идём все вместе,
Рука с рукой, и мысль одна!..
«Буду революционером, — думал Леопольд. — С сегодняшнего дня, навсегда! Владимир Ильич, татусь, обещаю!»
Песня спелась. Стало тихо. Маленькая Ольга Александровна Сильвина, держа мужа за рукав, глядя на него снизу вверх, возбуждённо говорила:
— Спасибо, что я приехала к вам сюда! Какие вы Не думала я, что вы такие.
— Товарищи, споём ещё! — звал Владимир Ильич. Он был весел и счастлив, у него горели глаза. — Товарищи, поглядите, как мы собрались. Проминские — поляки. Оскар — финн. Мы — русские. Вы — украинка, Ольга Александровна.
— А я? — спросил Минька.
— А ты — латыш, наш маленький товарищ Минька. Настоящий интернационал у нас здесь собрался. Давайте петь ещё!
Он первым начал:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнув в борьбе
Все с какой-то особой охотой подхватили зовущую песню:
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
«Товарищ» Минька тоже пел, топая и маршируя на месте, размахивая руками в такт песни, выводил, отставал, торопился:
Уехали Сильвины поздно. Давно вернулось стадо. Не слышно дзиньканья подойников в хлевах и бабьих голосов у колодцев, по дворам угомонилась скотина. Остыла оранжевая заря. Потемнели и дальше отодвинулись горы. Пополз от проток молочный туман, встал стеной, загородил от Шушенского луг.
— Итак, — прощаясь с Сильвиным, сказал Владимир Ильич, — в назначенное время у вас в Ермаковском празднуем день рождения Оленьки Лепешинской. Пусть пекут именинный пирог.
Ямщик перебрал в руках вожжи. Жеребец выгнул шею. Бубенчики колыхнулись под дугой и зазвенели громко и дружно и, уходя дальше и дальше, где-то на окраине Шушенского постепенно утихли.