— Ты поешь, а я скоро вернусь, — сказала Анна Ильинична. И ушла.
Прошка огляделся, вмиг оценил обстановку. Окно низко, не заперто ставней. Хлеб и мясо за пазуху и — поминай как звали! Он схватил каравай. Пышный, лёгкий каравай смялся в руке. Нечаянно взгляд упал на оставленную Анной Ильиничной книгу. «Развитие капитализма в России». Владимир Ильин. Лицо Прошки, жёлтое и некрасивое от худобы, сморщилось, стало старым грибом. Не побежит он в окно вором с добычей! Сел на лавку. «Не надо мне вашей еды, больно мне надо!»
Но голод был сильнее самолюбия, и он торопливо, жадно принялся есть, отрывая зубами куски хлеба и мяса, давясь. Наелся. Хотел спрятать остаток каравая в карман, почему-то не спрятал. «Теперь убегу». Подошёл к окну, потрогал раму. «Нет, не побегу. Всё равно».
Тут вернулась Анна Ильинична.
— Поговорим, Проша?
Он угрюмо глядел на неё. О чём говорить?
— Почему ты в Подольске? Что ты делал у нашего дома?
Прошка молчал.
Анна Ильинична придвинула книгу «Развитие капитализма в России».
— В ней есть и твой труд. Спасибо тебе. Эта книга нас связывает.
Он вздрогнул, ошеломлённо уставился на неё.
— Ты заметил, у мамы белые волосы? — спросила Анна Ильинична. — Знаешь, когда это с ней стало? Её старшего сына, Сашу, Александра Ульянова, революционера, царь осудил к повешению. В то утро она поседела. С того рассвета, когда Ну, Прошка что случилось с тобой?
И он рассказал.
Помните вечер на петербургском вокзале, когда поезд тронулся, покатились вагоны, проплыло в окне растерянное, что-то спрашивающее лицо Анны Ильиничны, и Прошка остался один? Проводил поезд и пошёл домой.
Всё холоднее задувал с севера ветер. Раскачал Неву. Длинные волны с рёвом бились о гранитную набережную, вскидывая фонтаны ржавой пены и брызг. Неуютно на улицах. И дома некуда деться.
Прошка, как обычно, направился в библиотеку. Кстати книгу Де Амичиса «Школьные товарищи» сдать. На этом и кончится всё. Что? Он сам не понимал. Но что-то оборвалось и кончится.
В библиотеке был Пётр Белогорский. Ничего в этом особого не было. Белогорский, как обычно, рылся в каталогах. Обрадовался Прошке, затряс шевелюрой.
— Хочешь, давай пошатаемся? Хочешь, поговорим, а? Меня к тебе тянет, а? Ты ведь мой крестник, так сказать, я тебя вовлёк в наш впрочем, не будем об этом. Ты какой-то нетронутый, какой-то князь Мышкин или на Алёшу Карамазова смахиваешь, а у меня накопилось, хочется вылиться не первому встречному, человеку с душой хочется вылиться!
И они очутились на улице, на холоде, на ветру, под петербургским грифельным небом.