За отца стыдно. Тятька, как скрутили тебя!
К одному товарищу всё-таки он постучался. Сдал сундучок на хранение.
Бабушкины подорожные съедены, в кармане ни копейки. Первую ночь ночевал в городском парке. Вторую под лодкой на реке, как читал недавно в рассказе у Максима Горького.
Целый день искал, где бы заработать на хлеб. Никому его рабочие руки не нужны. Он хотел есть. К концу второго дня начал подумывать, где бы украсть. Булку, селёдку, круг колбасы, что-нибудь! В хорошие времена в получку он покупал, и, если был день не постный, они с бабушкой ели колбасу, нарезав тонкими ломтиками. Вот была жизнь! Под конец отпуска, с таким трудом выхлопотанного для него Фролом Евсеевичем, Прошка ни о чём не мог думать, кроме еды. Украл бы что хотите, да не сумел, слишком уж был простофиля. Да и вид у него подозрительный, Прошку гнали отовсюду из-за вида.
Оставалось сесть безбилетником в поезд и раньше срока заарестоваться в московской Бутырской тюрьме, откуда его по этапу погонят в ссылку. Нет, он не хотел идти в тюрьму раньше срока! Он ещё спорил со своей злой судьбой. Ещё гневался, где-то на самом донышке души в нём жила ещё гордость. А потом упал духом. «Кому я нужен? А мне чего нужно?»
Чёрное, неотвязное зашевелилось в мозгу: «Чего мне нужно?» Он ждал ночи. Ночью решил выйти на железнодорожную насыпь за городом, подстеречь скорый ночной и прощай, жизнь лихая!
В последний раз сходил поглядеть мост через Пахру. Интересный мост, крытый. Серединой едут обозы, скачут коляски, по бокам проходы для пешеходов. Даже в Питере нет такого моста, как наш подольский, под тесовой крышей. И в Питере никто не заплачет о Прошке. Никого нет у Прошки, ни единого родного человека на всём земном шаре.
Он шёл берегом Пахры, смотрел на её крутые извивы, в последний раз смотрел на заходящее солнце. Вскарабкался на высокую гору. Побрёл городским парком. Над крутизной вдоль Пахры, посреди лип и берёз и сиреневых кустов, стояли дачи. Из одной дачи послышалась музыка.
13
— Ты как хочешь, Пантелеймон, без твоей помощи я пропадаю, — говорила мужу Ольга Борисовна Лепешинская.
Стриженая, в пенсне, с продолговатым лицом, она была решительной и деятельной женщиной. Окончила в Петербурге фельдшерские курсы. А ещё раньше начала работать в нелегальных марксистских кружках, была образованной и страстной марксисткой. Но в Сибирь приехала не ссыльной, а женой ссыльного, готовой хоть на край света следовать за мужем, и уже здесь, в Сибири, навсегда определила свой жизненный путь, путь революционерки. А в то же время была семьянинкой, неспокойной и нежно-заботливой матерью. Во всём сказывался её бурный и живой темперамент. Вот и сейчас: