Гнус не стал ничего говорить. Вскочил и молча ударил вторую половину своей банды ногой в бедро.
Вскрикнув от боли и обиженно посмотрев на своего главаря, Собик медленно пополз по когда-то засыпанной пологой лестнице, вдоль которой они прорыли лаз, укрепив его палками. Малыш Гнус, хотя теперь никто не имел права называть его Малышом, он отказался от первой части своей клички, теперь считал себя главарём банды, пусть даже пока в банде их было всего двое.
— Ну что там? — спросил он вернувшегося с вылазки Собика.
— Стоят всё также. Их там даже теперь четверо. Видимо, смена, чё, — шмыгнул носом тот. — Может, рискнём ночью, а?
— Придётся.
Гнусу тоже надоело уже тут торчать. К тому же его запасы еды, которые, в отличие от напарника, он не стал жрать в один приём, всё же подходили к концу, а уподобляться Собику и ловить крыс он не собирался. Впрочем, в этом полузасыпанном подвале ему было гораздо лучше, чем в подвале у Кастета, где он вместе с Тупицей, этой здоровенной отбитой идиоткой, провёл больше декады. В этом подвале, где он укрывался сейчас, его хоть не били. Даже наоборот, он теперь бил. На правах более сильного. Более сильного не телом, тут как раз Собик мог бы ему и навалять, а характером, позволившим Гнусу подчинить себе более рослого парня.
— Слышь, Гнус, а нас твои бывшие главари не найдут? — спросил его мучающийся от безделья напарник. — Не по понятиям, кажись, мы свою банду создали.
— Заткнись, трус. Мы больше никому ничего не должны отстёгивать. Мы теперь сами скоро начнём пацанам свои условия ставить, — обдал презрением своего товарища Гнус. — А найти нас мои бывшие паханы не смогут. Нет их больше.
Малыш тихо и довольно засмеялся, вспомнив, как ходил на казни своих бывших наставников и хозяев. Это было очень увлекательно смотреть, как корчились и орали от боли те, кто раньше часто бил его и отбирал всё, честно им украденное. Как смешно дёргали они ногами и облегчали кишечник и мочевой пузырь, когда эти дёрганья затихали. А ещё, наслаждаясь видом казней вместе с толпами горожан, рабов и даже приехавших из соседних деревень невыкупившихся до сих пор сервов, Гнус не забывал и о своей работе, ловко в давке подрезая кошельки у ротозеев. Тот день был, наверное, самым счастливым и удачливым в его жизни. Тогда он поднял больше восьми рублей, если сложить вместе всё содержимое срезанных им кошельков. В основном в них были медные солигры и тугрики, которые он и прикопал здесь в подвале. Но было и три рублёвые и одна лигровая серебрянные монеты. Их он закопал за городом, недалеко от хутора, которым когда-то, до жёлтого мора, убившего его родителей и двух сестёр, владела его семья.