- Ты никогда не полюбишь меня, так ведь? - спокойно спросила она.
На его лице промелькнуло нечто похожее на панику, и ее сердце упало. И все же она ждала, затаив дыхание, и, как ни странно, надеялась. Наконец он покачал головой:
- Любовь здесь ни при чем, я уже говорил.
Его слова больно ранили. Особенно в свете того, что произошло между ними на корте.
- А как же Лео? Ты ведь его любишь, правда?
Маттиас молчал. Пауза с таким же успехом могла означать падение гильотины. Все ее надежды рухнули в этот момент. Реальность превратилась в острый меч, а у нее не было щита.
- Он мой сын. - В темных глазах Маттиаса плескался страх. Страх и паника.
- Ради бога, он же не твоя проклятая собственность! - осадила его она. - Он не вещь, которую можно просто положить на чертову полку! Лео живой мальчик, ребенок из плоти и крови, которому наплевать на твой трон, твои традиции и твое проклятое ледяное сердце! Все, что ему нужно, - это иметь маму и папу, чтобы играть с ними. Он хочет иметь родителей, которые обожают его и гордятся им, которые хотят проводить с ним время и радоваться его достижениям.
Мускул дернулся у него на подбородке, и он заговорил медленно, не давая воли рвавшемуся наружу гневу.
- В королевской семье так не принято.
- Кто это сказал? Каким было твое детство? Ни за что не поверю, что оно было таким безрадостным, каким ты хочешь его сделать для Лео.
- Что ты знаешь о моем детстве?
Она сжала губы, и ее гнев вспыхнул с новой силой.
- Ничего. Но я знаю, какой была моя жизнь. Я знаю, что мои родители любили меня, хотя у них не было для этого причин. - Ее глаза сузились. - Меня оставили в роддоме, Маттиас, бессердечные родители, похожие на тебя. И мне не хочется, чтобы Лео когда‑то почувствовал, каково это - быть брошенным.
Маттиас опешил.
- Почему ты не сказала мне раньше, что тебя удочерили?
- Не было повода. Кроме того, я жила с осознанием того, что люди, которые должны были любить меня больше всего на свете и желать меня, не хотели и не любили меня.
У него желваки заходили на скулах, хотя на лице было написано сочувствие.
- Жаль, что ты не сказала мне об этом раньше.
- Зачем? - прошептала она. - Что бы это изменило?
Они молча смотрели друг на друга, а потом он придвинулся ближе, но она напряглась, потому что все еще не могла обуздать свой гнев и не могла справиться с причиненной его словами болью.
- Это часть тебя, - сказал он наконец. - Часть той женщины, которой ты стала. Это причиняло тебе боль, и мне бы хотелось… Я хотел бы поговорить с тобой об этом, чтобы помочь тебе не страдать из‑за решения, которое два человека приняли двадцать четыре года назад.