- Развяжи, пожалуйста, - попросила она Маттиаса. В ее голосе прорезалась паника.
- Успокойся, сокровище мое.
- Не называй меня так! - огрызнулась она. - Пожалуйста, сними нитку. Я… я задыхаюсь.
- Стой смирно и не дергай нить, - приказал он. Он просунул палец под нить и, обнаружив конец, быстро размотал ее.
Фрэнки тяжело дышала и была бледнее смерти.
- Это всего лишь шелковая нитка, - сказал он, явно пытаясь успокоить ее.
Только для нее это не просто нитка. Теперь они были женаты: связанные на всю жизнь законом и ребенком, а для Фрэнки еще и любовью. Но ее любовь, увы, безответная.
Ей нужно уйти от него как можно скорее.
Он взглянул на картину и в сотый раз за четыре недели, прошедшие с тех пор, как Лео и Фрэнки покинули дворец, подумал о том, что ее следует убрать. Он знал, что должен это сделать. Фрэнки не должно быть места в его жизни, тем более здесь, в кабинете, где он выполнял важную государственную работу.
Картина всегда отвлекала внимание с того самого дня, как у него появилась, но, по крайней мере, до этого она была приятным развлечением. Теперь же она лишь погружала его в черную бездну безысходности.
Фрэнки уехала.
Прошло уже четыре недели.
Он попытался сосредоточиться на работе с документами, но вскоре отодвинул их в сторону и подошел к бару. Был еще только полдень, а он налил себе щедрую порцию виски.
Во сколько ему сегодня удалось заснуть? В три утра? В четыре? Он не помнил.
Маттиас разглядывал картину с близкого расстояния, видел мазки кисти и представлял себе, как двигалась ее рука, когда она рисовала ее. В этот момент он яростно ненавидел творение Фрэнки, потому что оно было воплощением ее самой, той самой художницы и его жены, ставшей для него недосягаемой.
В дверь постучали. Он не обратил на это внимания. Стук повторился.
- Войдите.
На пороге возник его личный секретарь Нико с коричневым конвертом в руках.
- Сегодняшняя служебная записка. - Нико положил конверт на стол и повернулся, чтобы уйти.
Маттиас кивнул и перевел взгляд на большой конверт.
Они отсутствовали четыре недели, и за это время он ни разу не позвонил ей. Он душил на корню желание снять трубку и поговорить с ней.
Каждый раз, когда он думал о том, чтобы позвонить в Маре‑Визум‑Палас и узнать, как она себя чувствует, поговорить с Лео, он вспоминал, как Фрэнки пыталась порвать ритуальную шелковую нить. Он словно наяву чувствовал ее панику и отчаяние и понимал, что звонить ей было бы эгоистично. Разговор с ней мог бы поднять ему настроение, мог бы убедить его, что она привыкает к новой жизни, но это причинило бы ей боль, а ему этого не хотелось.