— Мы были у моего папы.
— Дядя Толя дал мне шоколадку, — объявил Ваня.
Он мог об этом и не говорить — достаточно было посмотреть на его перепачканную рожицу.
— Страшно умно, перед обедом… — пробурчала Вера.
— А мне папа подарил… — Иришка показала форму и альбом. — Будет учить рисовать.
Новый раскат грома заставил Веру побледнеть. Казалось, зашатались стены дома.
Она приникла к окну. Над морем огненные стрелы распарывали черную стену. Одна из молний ударила в громоотвод элеватора. Вера вздрогнула. Она с детства боялась грозы, но сейчас какая-то сила удерживала ее у окна. Ей казалось, что, оставаясь здесь, она разделяет опасность с Федей и ему не так страшно где-то там, в пекле грозы.
«Понесла же его нелегкая в такую погоду на рыбалку, — со все возрастающей тревогой думала Вера. — Вечная мужская беспечность. Перекладывают груз домашних забот на нас, а сами…»
Ну, к Федору-то, положим, это обвинение не относилось, он помогал ей как только мог, никогда не считался, какая работа «мужская» и какая «женская». Но разве не безобразие — закатиться на много часов в такую грозу кто его знает куда?
Вера постирала детское белье, вымыла полы, а Федора все не было. То и дело она подходила к окну.
Над морем появились первые просветы. Тучи выгнулись черным мостом и уползали за горизонт. Вечернее солнце осветило залив.
По двору бежал соседский мальчишка, в ужасе выпучив глаза, и что-то кричал. Вот он вскочил в их парадное, послышался топот его ног по лестнице, он толкнул дверь.
— Тетя Вера, вашего дядю Федю молния убила!
Хорошо, что есть начало учебного года, первые дни его, когда поток дел, обязанностей захватывает и несет с такой силой, что не оставляет и часа, чтобы подумать о сокровенном, предаться собственным переживаниям.
Все, что свалилось на Леокадию, когда она возвратилась от Саши, — болезнь Куприянова, гибель Федора Ивановича, — переживалось бы ею и острее и дольше, если бы не школьный круговорот.
Она снова получила письмо от Алексея Михайловича, написала ему ответ, полный тревоги за его здоровье, рассказала о похоронах Вериного мужа, о детях. И это письмо принесло ей некоторое облегчение.
Дела интернатские требовали ее всю, без остатка, и днем и часто ночью.
Дети возвратились с каникул посвежевшими, вытянувшимися. Рындина брал с собой в плавание штурман Долганов, объявил его «сыном команды». Мальчишка загорел до черноты. Его выцветшие волосы, казалось, никогда не просохнут, а ноги в белой пыли до колен были расчесаны.
На ее вопрос, понравилось ли ему в плавании, Рындин воскликнул: