В раздумье лейтенант вернулся к своему танку, постучал по броне отверткой, на стук из переднего люка выглянул прапорщик Дзиндрис.
— Там в моем чемодане фонарик. Подайте, пожалуйста. Надо будет доложить комбату.
— Что-нибудь случилось, товарищ лейтенант?
— Нет восемьсот пятнадцатого.
— Догонит.
— Все равно доложить придется.
Капитан Афонин — пожалуй, единственный в полку усач — выслушал командира первой роты без восторга, теребя усы, — он уже нервничал — распорядился:
— Если через полчаса танка не будет в колонне, по выходе в район сосредоточения с «Гроссмейстера» снимите стружку.
— Снять стружку, конечно, можно, — согласился Мухлынкин. — Только, товарищ капитан, надо сначала разыскать Свиданина. Может, и снимать не потребуется.
— Не будем философствовать, — сказал Афонин. — Философия к добру не приводит. Наше дело — своевременно наказывать и поощрять.
От старших товарищей Мухлынкин краем уха слышал, что в училище Афонин шел на золотую медаль, да срезался по философии. И вопрос вроде легкий попался — причины современной революции в военном деле.
— Почему же мы приняли на вооружение ядерное оружие? — примерно так спросил преподаватель.
— Значит, было нужно, — выпалил курсант Афонин.
— А вы подумайте, порассуждайте, пофилософствуйте. Ведь в бою это надо помнить.
— В бою, товарищ подполковник, пока я буду философствовать, останусь без танков.
— Тогда не философствуйте, — спокойно сказал преподаватель и выставил курсанту Афонину тройку.
В полку, куда прибыл Афонин, нашлись бывшие однокурсники, они припомнили его ответ по философии и стали за глаза звать комбата Философом.
Обидно. Если б у него была по философии отличная оценка, тогда иное дело: называйте хоть Философом, хоть Мыслителем. И словно в отместку за такое прозвище капитан Афонин не позволял подчиненным вслух рассуждать, тем более когда требовалось действовать.
Майор Коренюгин без нажима, где шуткой, где намеком, давал понять: когда же обиженному оттачивать свои мысли, как не в рассуждениях? Если позволяет обстановка, пусть товарищ выскажется, иначе он замкнется, как улитка в раковину.
Не питал симпатии к Афонину и Мухлынкин, хотя капитан Афонин, ощетинив пышные усы, не однажды повторял: «Подчиненный должен любить начальника. — И добавлял при этом: — Если, конечно, больше некого».
Афонин доложил командиру полка о 815-м. А Мухлынкин тем временем вернулся в роту.
Свиданин колонну не догнал, «стружку» снимать было не с кого. Но волнение комбата передалось и Мухлынкину. Он не сомневался: командир примет единственно правильное решение. И тем не менее лейтенант предчувствовал что-то неладное. Не беда, если танк где-то отлеживается в кювете — на осклизлой дороге такое случается, — ну а если что посерьезней и товарищам надо оказать срочную медицинскую помощь? Тут не опоздай…