© Издательство «Молодая гвардия», 1983 г.
Сергей ОРЛОВ
Сергей Сергеевич Орлов, автор хрестоматийных уже строк: «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…», родился в 1921 году на Вологодчине. Рано начал писать стихи. На войну ушел со студенческой скамьи, дважды горел в танке, был ранен: осколок пробил комсомольский билет и медаль «За оборону Ленинграда», хранившиеся в кармане гимнастерки.
Стихи безвременно ушедшего поэта, взятые из его фронтовых блокнотов, и проза, с которыми мы знакомим сегодня читателей, обращены к молодежи.
В Ленинграде отцветают тополя, в воздухе летает белый пух, поднимаясь выше крыш города. По ночам на улицах не зажигается электричество, потому что светло и без него. Над Невой и Финским заливом стоят белые ночи. От зари и до зари по проспектам и набережным, взявшись за руки, в обнимку, веселыми стайками гуляют молодые парни и девушки. Кажется, что в городе только одна молодежь!
Так оно и есть: Ленинград белых ночей — это город молодых. Они его хозяева. Хозяева сверкающих теплоходов, отходящих от голубых дебаркадеров на всю ночь в залив, хозяева проспектов без машин и автобусов, так похожих на дворцовые залы, хозяева ветра, пахнущего лесами и морем, хозяева гигантских портовых кранов, впечатанных в закат четкими линиями стали. Впрочем, я неточен в своих заключениях, ограничивая владения молодежи безлунным блеском белой ночи. И на заре, и под жарким солнцем полдня мир принадлежит молодым.
Когда я был восемнадцатилетним, мне казалось, что он принадлежит людям немолодым: ведь всюду их было больше, чем моих сверстников. Став старше, я говорю иное: мир принадлежит молодым, стоит только выйти на улицу, чтобы убедиться в этом: молодых на свете куда больше, чем нас, сорокалетних. Но, очевидно, те, которым сейчас по восемнадцать, думают так же, как и я в юности. Не собираюсь их разубеждать хотя бы потому, что не считаю себя пожилым.
Мы в своей юности завидовали нашим отцам. Их юность, осененная красным знаменем, летела по фронтам гражданской войны с клинком наголо, и плечи чапаевской бурки закрывали перед нами окоем. Казалось, все героическое, что можно сделать во имя революции, уже сделано отцами, а на нашу долю уже ничего не осталось. Еще бы — отцы завоевали Советскую власть, зажгли домны Сибири и Урала, построили у океана город, назвав его именем своей юности, покорили Северный полюс, и знаки новой романтики нам трудно было увидеть на чистом небе широко распахнутых горизонтов.
После войны молодежь завидовала уже нашей юности. Понемногу отстраивались сожженные города и села — и все героическое, казалось, снова осталось позади. Сейчас парни и девушки, наверное, считают, что романтика была только у первых покорителей целины. Так, наверно, будет всегда. И ничего плохого я в этом не вижу. Просто молодость примеривает свое плечо к плечу, соответствующему своему, но которое с честью сумело вынести трудности времени и тяжесть подвига. Просто пламя, зажженное в крови первых комсомольцев на ветру Октябрьской революции, бушует, не стихая, в их крови на ветру истории…