За годы службы, глядя на Коренюгина, Мухлынкин научился болеть за людей больше, чем за себя. Впрочем, как ни гляди, а подчиненные — частица жизни командира. Болеть за них — значит болеть и за себя.
Вскоре обстановка изменилась. В черном небе — так не вовремя! — над колонной пророкотали вертолеты, и сразу же лес, дальнее поле, стальные мачты электролиний озарились багровым отблеском. Из раскрытого люка Мухлынкин увидел сигнальные бомбы, медленно спускавшиеся на белых парашютах. На заснеженное поле приземлялись вертолеты. И тут танковый батальон получил приказ: «Слева по ходу движения — десант. Подавить!»
Со звоном закрываются люки. Колонна набирает скорость. Слева и справа мелькает лес. До рези в глазах Мухлынкин всматривается в карту. Лес, лес — на целый километр. А это почти две минуты ходу. За это время десант приземлится, будет готов жечь танки ПТУРСами.
Лес еще не кончился, когда Мухлынкин заметил регулировщика. В большой, не по росту каске и в больших по локоть перчатках регулировщик поднял руку.
— Стоп! — командует Мухлынкин, и механик-водитель прапорщик Дзиндрис останавливает машину.
В регулировщике лейтенант узнает сержанта Калинского — командира отделения.
— Что там?
— Вертолеты, товарищ лейтенант. Капитан Афонин приказал уходить на просеку. — Сержант махнул в сторону осинника, за которым уже видны были вспышки выстрелов.
Головной танк — танк командира роты — круто свернул направо и, обогнув застрявший в снегу «газик» регулировщика, вырвался на открытую местность. Решение пришло само собой. Под светящимися авиабомбами площадка десантирования была хорошо видна издали.
— Атакуем с ходу…
На несколько секунд Дзиндрис приостанавливается, давая возможность остальным танкам развернуться для атаки. И хотя по рации, как и на марше, не было произнесено ни одного слова, будто в роте отсутствовали радиостанции, все экипажи поняли маневр: рота развернулась уступом вправо. Теперь Мухлынкин переключил свое внимание на вертолеты, из которых уже выскакивали десантники и серыми комками рассыпались по полю. Мухлынкину казалось, что его танк слишком медленно приближается к цели.
— Дзиндрис!
— Есть, товарищ командир!
— Опаздываем.
Кто-кто, а Мухлынкин знает, как на разборе учений дотошные посредники, анализируя танковые атаки, чтоб лишний раз упрекнуть командиров в нерасторопности, все выверяют по секундомеру.
Бой — это поединок. Опоздал гусеницами — компенсируй огнем, промазал огнем — нагоняй гусеницами. Побеждают самые быстрые и самые точные. И зачастую к этому посредники сводят все свои расчеты. Впрочем, тут Мухлынкин больше склонен соглашаться с майором Коренюгиным. Тот не устанет утверждать, что бой — это военная теория в действии, и, следовательно, научная организация боя не ограничивается только быстротой и точностью. В бою стреляют. И каждый солдат, под какой бы броней ни был, хочет он того или нет, ждет попадания именно в свой танк. И тут главное искусство танкиста в умении преодолевать чувство собственного страха — ведь враг тоже не из железа! — и, повинуясь воле командира, упреждать врага в искусстве и храбрости.