Одно время я хотела быть учительницей. Помню, в первом классе надо мной склонилась женщина с ласковыми глазами. Она заботливо поправила мою руку: „Вот так тебе будет удобнее!“ Я отвела ее ладонь и продолжала выводить свои каракули. Но на другой день Алла Константиновна опять подошла ко мне… И так все четыре года… Она ни разу не повысила голоса, хотя я нередко выводила ее из себя. Как-то я вошла в класс, а учительница посмотрела на меня и говорит: „Иди домой и ложись в постель — у тебя температура“. Я действительно тогда была больна. Алла Константиновна навестила меня после уроков, принесла малинового варенья. Вот тогда я заметила, как она слегка прихрамывает на левую ногу, как тяжела сумка с тетрадями. Выздоровев, я под разными предлогами стала помогать учительнице носить тетради. И хотя многое делала по-своему, уже не сердилась на ее ободряющее: „Делай вот так!“
В квартире у Аллы Константиновны были одни книги и тетради. По крайней мере мне так казалось. Как ни зайдешь к ней, она за столом. Читает. Пишет… Потом мне часто недоставало ласковых глаз моей первой учительницы, ее тихого, доброго голоса. Я узнала, что муж и дети Аллы Константиновны погибли во время блокады. А она всю войну сберегала книги в библиотеке. Какие-то редкие книги. Ни одна не пропала, не попортилась… А хромота от осколка мины: была на окопных работах…
Я все чаще думала о том, что буду учительницей… Как Алла Константиновна.
Но хватит ли у меня терпения? Терпения десятки, сотни раз подойти к малышу и сказать ему: „Делай вот так!“ Терпения — каждый день проверять тетради. Терпения — на всю жизнь! Может, я и ошибаюсь, но, когда мы говорим о подвиге, я невольно вспоминаю Аллу Константиновну…»
…Я чувствовал: десятиклассникам не терпится услышать, что же они написали… Думал: это будет радостный, светлый урок. Как праздник… И вдруг!..
— Я не хочу, чтобы мое — вслух, — с трудом справившись с волнением, сказала Вера Иванова. — И не потому, что там личное. Просто оно плохое! Не удалось.
— А это уж мы посмотрим! — выкрикнул Лоповок. — Дадим коллективную оценку.
— Не нужно мне никакой оценки, — тихо произнесла Вера. — Я сама знаю, что оно плохое. Неискреннее… Я о дружбе писала. Хотела вначале про наш класс, потом побоялась… И выдумала двух хороших людей, которые умеют дружить и любить…
— Право на вымысел… — начал было Никита Морозов, но его оборвала Лиза Борисова:
— Не философствуй, комсорг! Вера очень правильно сказала. Я и сама про это думала. Верка молодец, что созналась. А некоторые таких красивых слов накрутили, что и взаправду решишь: «До чего же идейный, передовой товарищ!» Но ведь он сам знает, что это только возвышенный треп…