Вспомнился Алексею маленький домик на окраине деревни, дружная их трудовая семья лесорубов. Вспомнил, как мальчонкой с отцом и двумя братьями валили лес, как усталые возвращались в жарко натопленную хату, где у накрытого стола встречали их радостно мать с сестренкой.
— Прошу к столу, кормильцы, работнички мои дорогие…
До боли ярко привиделся отец, заговоривший почему-то словами из недавно полученного письма:
— Здравствуй, дорогой наш сын Алексей Александрович!.. Скажу тебе, что не было в нашем роду худых работников, и ты, дорогой наш сын, старайся, глядишь, и мне спокойнее будет…
— Не подведу, батя, постараюсь… — шептал Алексей и все вслушивался, вслушивался в родные голоса.
Так бывает, должно быть, когда уж очень устремится душа к прошлому, когда всю память всколыхнет, перевернет…
Его натренированный за годы службы, обострившийся от постоянной опасности слух уловил угрожающие шорохи. Ползли к нему с тыла, окружая. Алексей, не поднимаясь с земли, метнул через голову гранату: после взрыва услышал вопли и стоны. И злая радость охватила его. Он стрелял из пулемета по метнувшимся от него немцам, и жгло его единственное желание: побольше набить фашистов за товарищей, за мамину обиду, за несостоявшуюся мечту — зеленоглазую девушку. Сейчас в этом, простом и жестоком желании заключался весь смысл его жизни — побольше набить. Новиков целился, сам себе подавал команду, нажимал на спусковой крючок и чувствовал, что никакая сила не заставит его уйти отсюда, что стрелять он будет до самой смерти.
Пуля затаившегося где-то на опушке леса снайпера ударила ему в грудь, между сосками. А немцы уже бежали, растворились, как тени в вечерних сумерках. Будто его толкнули — и он рухнул, не удержавшись, на ложе пулемета…
Грудь тупо болела. Он ощупал ее: пальцы стали липкими. Птенец шевельнулся под сердцем, и Алексей нашел силы передвинуть его подальше от крови, от боли.
— Живи, малыш, живи…
Алексей часто впадал в забытье, а когда приходил в себя, тревожило одно: как дома? Держится ли граница? Подошло ли подкрепление?
Немцы, ободренные долгим молчанием пулемета Новикова, попытались еще раз захватить этого непокорного русского. Алексей ухитрялся оживлять оружие. Он не слышал звука своих выстрелов, только по толчкам в руке чувствовал: стреляет. Беспорядочные, неприцельные очереди отпугнули гитлеровцев. Ночью они не посмели подобраться к страшному для них, губительному доту над Бугом — дубу-великану. А пулемет Новикова стрелял последними патронами.
Утром второго дня войны гитлеровцы подобрали беспамятного Алексея, отнесли к лодке. От толчков пришло сознание к младшему сержанту. Волны, ударяя в борт, отдавались острой болью в простреленной груди и разбитом плече. Пограничник сделал попытку приподняться, чтобы выброситься за борт, но не смог оторвать от дна даже головы. Его внесли во двор монастыря Яблечно и положили на траву.