— Гады, ах гады!.. Расстреляли заставу!.. Колю убили!.. За что?! — шептал он в исступлении. И видел своим затуманенным взором верных товарищей, друзей боевых. Убиты они, не стало их. Убиты…
Немцы пошли еще в одну атаку, последнюю в этот долгий, самый длинный в жизни Алексея день. Он бил, бил их из пулемета и пел охрипшим голосом. И «Розпрягайте, хлопцы, коней», и «Сулико», и «Катюшу», и, конечно же, любимую всеми на заставе «На границе тучи ходят хмуро…».
Живет застава! Живет!.. Их не стало, его верных товарищей, дружков закадычных, их не стало…
Но память снова вернула их ему. Живыми. Они встали рядом… Убитые, но живее живых, живущие где-то рядом с сердцем и уже бесконечно далекие. Они встали тесным кругом, плечо в плечо, как на последней поверке. И их юные лица добры и открыты, внимательны и заботливы.
— Ты что же, Алешка? — спрашивают они. — Ты что это болеть вздумал? Нам некогда отлеживаться, нам нельзя болеть, никак невозможно — погляди, сколько их, проклятых, прет. Взбодрись!
Ему больно, дышать нечем, но в изголовье стоят друзья. И тут пришла к нему ясность, легко стало дышать, и он нашел силы встать в полный рост. Глаза были сухими, и в груди гулко и гордо билось сердце: он выстоял, он выстоит до конца.
Фашисты так и не смогли высадиться у Дубицы в первый день войны. Они форсировали Буг на фланге, у поселка Домачево, и бросили против пулеметчика спецгруппу. С тыла.
Алексей выбрался из дупла, припал разгоряченным телом к шершавому, узловатому корневищу дуба. Остро ощутил терпкий запах остывающих в предвечерье и нагретых за долгий день листьев и коры. И вдруг рядом коротко и жалобно пискнул птенец. Порыв сквозящего ветерка колыхнул листву, тени от нее затрепетали перед глазами, как рябь на воде. Снова тихонько и жалобно пискнул птенец. Тогда Алексей присмотрелся и увидел его совсем близко, беззащитного и бесконечно одинокого в этом вдруг изменившемся мире.
На израненной листве, на обгоревшей траве, на огромных просторах Прибужья медленно умирало, истекало кровью солнце.
— Видишь, я тоже один, — пожаловался птенцу Алексей и потянулся к нему. Птенец не сделал попытки бежать, сопротивляться. Ища защиты, шагнул доверчиво в протянутую ладонь пограничника. Покорное доверие птенца умилило Алексея.
— Иди, дурашечка, сюда, тут тебе будет надежней.
Алексей сжался от острой, пронзившей его внезапно мысли. Эта мысль была о матери, что вот так же, как он сейчас птенца, прижимала его, еще крохотного, к груди, оберегала от всех бед жизни.
— Обещал не один приехать после службы. А с чудесной девушкой… привезти вам дочь, мама, а себе жену, подругу… Не будет у вас невесточки, простите…