– У Бога милостей без конца, Арина Петровна! – отвечает доктор.
– Как же это? стало быть…
– Да так же. Денька два-три протянет, а потом – шабаш!
Доктор делает многозначительный жест рукою и вполголоса мурлыкает: «Кувырком, кувырком, ку-выр-ком по-ле-тит!»
– Как же это так? лечили-лечили доктора – и вдруг!
– Какие доктора?
– Земский наш да вот городовой приезжал.
– Доктора!! кабы ему месяц назад заволоку здоровенную соорудить – был бы жив!
– Неужто ж так-таки ничего и нельзя?
– Сказал: у Бога милостей много, а больше ничего прибавить не могу.
– А может быть, и подействует?
– Что подействует?
– А вот, что теперь… горчичники эти…
– Может быть-с.
Женщина, в черном платье и в черном платке, приносит поднос, на котором стоят графин с водкой и две тарелки с колбасой и икрой. При появлении ее разговор смолкает. Доктор наливает рюмку, высматривает ее на свет и щелкает языком.
– За ваше здоровье, маменька! – говорит он, обращаясь к старухе барыне и проглатывая водку.
– На здоровье, батюшка!
– Вот от этого самого Павел Владимирыч и погибает в цвете лет – от водки от этой! – говорит доктор, приятно морщась и тыкая вилкой в кружок колбасы.
– Да, много через нее людей пропадает.
– Не всякий эту жидкость вместить может – оттого! А так как мы вместить можем, то и повторим! Ваше здоровье, сударыня!
– Кушайте, кушайте! вам – ничего!
– Мне – ничего! у меня и легкие, и почки, и печенка, и селезенка – всё в исправности! Да, бишь! вот что! – обращается он к женщине в черном платье, которая приостановилась у дверей, словно прислушиваясь к барскому разговору, – что у вас нынче к обеду готовлено?
– Окрошка, да битки, да цыплята на жаркое, – отвечает женщина, как-то кисло улыбаясь.
– А рыба соленая у вас есть?
– Как, сударь, рыбы не быть! осетрина есть, севрюжина… Найдется рыбы – довольно!
– Так скомандуй ты нам к обеду ботвиньи с осетринкой… звенышко, знаешь, да пожирнее! как тебя: Улитушкой, что ли, звать?
– Улитой, сударь, люди зовут.
– Ну, так живо, Улитушка, живо!
Улитушка уходит; на минуту водворяется тяжелое молчание. Арина Петровна встает с своего места и высматривает в дверь, точно ли Улитушка ушла.
– Насчет сироток-то говорили ли вы ему, Андрей Осипыч? – спрашивает она доктора.
– Разговаривал-с.
– Ну, и что ж?
– Все одно и то же-с. Вот как выздоровею, говорит, непременно и духовную и векселя напишу.
Молчание, еще более тяжелое, водворяется в комнате. Девицы берут со стола канвовые работы, и руки их с заметною дрожью выделывают шов за швом; Арина Петровна как-то безнадежно вздыхает; доктор ходит по комнате и насвистывает: «