«Обычно с вокзала новый Дом правительства был не виден, но закрывающие его здания уже были разбиты, и сквозь дым я вдруг различил наш Дом правительства, только красный флаг над его крышей стал черным от копоти… Наш начальник не велел нам выходить из вагонов и сам не пошел разыскивать свою семью, а под бомбами побежал добывать для нас паровоз, и уже через час мы ехали в глубь России. В Хвалынске он сдал нас тамошним педагогам и ушел на фронт».
Начальник пионерлагеря «Ратомка» эвакуировал здоровых ребятишек, а врачи и воспитатели детского костнотуберкулезного санатория под Ленинградом, недалеко от Луги, оказались под бомбами с тремястами беспомощными, прикованными к кроватям детьми. Кровати перенесли в лес, накрыли марлевыми пологами от комаров. Рядом расположилась воинская часть. Когда стало ясно, что придется отступать дальше, командир части сказал, что машины они отдают больным детям. Их везли сначала на грузовиках, покрытых зелеными ветками, потом на руках перенесли в поезд и привезли в Кировскую область, в живописное село Русский Турек.
«Часто мы жили без света, с коптилками. Не хватало то хлеба, то соли, часто питались тыквой, но, как только появлялась возможность, нас кормили отлично. Главное — о нас заботились, нас лечили, учили, в нас верили».
Это рассказывает ленинградка Ю. Василькова, сотрудница Института текстильной и легкой промышленности имени С. М. Кирова. Мать Васильковой погибла в блокадном Ленинграде. Только после войны нашла она двух младших сестренок. Оказалось, в Ленинграде был создан областной специальный детский дом художественного воспитания, и обе музыкально одаренные девочки были помещены туда. Все три сестры получили высшее образование, одна окончила Ленинградский университет, другая — Саратовскую консерваторию, третья — Свердловскую.
Читаешь эти письма и понимаешь вдруг: а ведь они не о войне — они о мире. Все рассказанное в них как бы спорит с известным изречением: «На войне как на войне». Все в них — на войне не как на войне! Люди как будто сговорились не делать скидок на обстоятельства, ни в чем не уступать лихолетью. Что бы там ни происходило, они знали: детей надо лечить, учить, верить в их будущее. Несмотря ни на что.
«…Отец мой погиб в начале войны, от ранений умерла мама. С тех пор моим домом стал детский дом «Адамполь» недалеко от города Новогрудка, куда нас, военных сирот, свозили со всей Белоруссии — с базаров, вокзалов, из воинских частей, из лагерей смерти, из детских приемников, из партизанских отрядов, из-под Минска, Витебска, Брянска и Орши. Многие из нас видели, как умирали родные, как горели города и села, свои дома и хаты, как гитлеровцы расстреливали и сжигали целые деревни; прямо в детское лицо заглядывал зрачок фашистского автомата… В школе нас не учили писать по слогам «мама» и «папа» — учителя и воспитатели при нас таких слов старались не произносить. И пели мы не детские песни, а «Темная ночь», «До тебя мне дойти не легко, а до смерти — четыре шага».