– Я еще никому не говорил этого. Ни единой душе на этом свете, – мой голос снизился до шепота, и я, насколько смог, попытался изобразить, насколько потрясен случившимся. – Никто этого еще не знает… Когда я был там, то видел свет. Везде был свет, один лишь свет. И меня куда-то тянуло, словно на буксире.
Я как завороженный продолжал рассказывать о том, что будто бы вспоминал.
– А потом вдруг я услышал сильный звук. Это была труба! Громкая, как оркестровая, труба! Я почти оглох… И тут все стихло, а потом раздался тихий женский голос, – я выдавал информацию не сразу, давая Фомину возможность многое додумать самому. – Прямо как у мамы, – к сожалению, всплакнуть мне не удалось, хотя это именно сейчас было нужно просто до зарезу. – Она говорила со мной, дядя.
Ого-го, проняло-то его как! Глаз дергаться начал. Глядишь, и ногами скоро застучит. «Давай-давай думай, кто мог ко мне явиться?! Ну! Ну?! Крещеный же! Бабуля-то, поди, в детстве тебе все растолковала…»
– Плакала она сильно, – еще тише продолжил я, зыркая глазами в сторону комиссара. – И я плакал… Тогда она обняла меня и мне стало так хорошо, спокойно. А потом она грустно посмотрела на меня и сказала, что скоро на нашу землю придет страшный враг, на знамени которого будет ложный крест. И стала она мне показывать видения про сотни катящихся танков, про ржущих от безнаказанности немцев с закатанными на руках рукавами, про горящие на аэродромах самолеты с красными звездами, про тысячи повешенных женщин и мужчин… Это было страшно, очень страшно.
Ну наконец-то! Мне все же удалось выдавить из себя слезинку, после которой словно прорвало плотину. Слезы потекли рекой. Я стал всхлипывать. Мое воображение шло за моими же словами, рисуя страшные картины будущего, точнее уже почти настоящего. В какой-то момент мне даже показалось, что что-то подобное со мной действительно было. И я настолько разогнался, что стал выдавать в качестве откровения и то, что сначала хотел умолчать.
– Я видел столько ужасного, что даже сложно себе представить… Я видел тысячи пленных советских бойцов. Босые, в кровавых бинтах, с потухшими глазами, они шли по своей же земле под конвоем врага… – я, походу, поймал вдохновение, из меня перло и перло такое, что я уже и не помнил. – Я видел целую армию предателей, которые сдавали немцам важные документы, города, целые укрепленные районы. Власов, Гончаренко, Михайлов, Грач и многие-многие другие с радостью шли на сотрудничество с врагами и предавали своих же товарищей, отправляя их на смерть.
И тут случилось такое, что окончательно убедило меня в правильности выбранного пути… Фомин, комиссар, ответственный за идеологическое просвещение бойцов, вытащил из нагрудного кармана небольшой холщовый мешочек, из которого торчал тонкий кожаный шнур. Дрожащими пальцами он осторожно раскрыл мешочек и вытащил оттуда… потертый старинный КРЕСТИК. «Поверил! Черт побери, Фомин мне все-таки поверил!»