Посаженный на какой-то пенек и быстро заработавший ложкой, я на какое-то время выпал из действия. Когда же ложка заскребла по алюминиевому дну миски, я наконец удовлетворенно икнул и смог осмотреться по сторонам. «Хм, Настя-то как уминает. Умаялась, бедняжка. Ладно, пусть они с бабулей пока посидят, от дороги отдохнут, а мы тут полазим, поразнюхаем чего да как. А то чует мое сердце, вся эта красота так долго продолжаться не может…»
Я зашагал в сторону нескольких землянок, надеясь сначала посмотреть на местное начальство. «Поглядим, что тут за командиры… И тогда подумаем, стоит ли тут задерживаться». Тут я заприметил пару стоявших столбами бойцов с серьезным видом, видимо, что-то охранявших. «А вот и, кажется, местные боссы… Черт, что-то я в этих палочках и квадратиках опять запутался. Это боровичок-середнячок, похоже, политрук». Взгляд мой остановился на невысоком худощавом лейтенанте в характерной форме, который распекал какого-то молодого парнишку с большими ушами. «Воспитывает… Ярый какой, говорливый и, похоже, взрывной как порох!»
– …дисциплину! Пока наша страна ведет, – доносились до меня отдельные обрывки речи политрука, – тяжелые бои с врагом, ты позволяешь себе…
«Понятно… От такого, пожалуй, надо держаться подальше». Я потихоньку начал пятиться. «Надо поглядеть и в другом месте. Лучше пока тихо все здесь поразнюхать, а потом и принимать решение… И вообще как-то все здесь несерьезно, что ли. Самый настоящий проходной двор! Одни приходят, другие уходят. Никто толком никого не проверяет».
Пока я шел через лагерь, люди, раненые бойцы, гражданские, такие же, как и мы, продолжали подходить. Они шли по одиночке, парами, группами и даже целыми отрядами. Одни были без оружия, другие крепко сжимали винтовки. Несколько часов назад вообще к госпиталю вышли пятеро артиллеристов, вручную кативших настоящее орудие. Видит бог, я с открытым ртом глядел, как эти покрытые пылью и потом мужики, скрепя зубами, угрюмо и молча тянули длинноносую пушку по проселочной дороге.
– Похоже, еще кто-то идет, – вот таких новеньких я и заметил одним из первых, так как находился почти у самой дальней границы лагеря. – Хм… Надо поглядеть на наших «новых друзей».
Это была небольшая группа из семи-восьми человек. Судя по кургузым пиджакам и летним платьям на некоторых, часть из них была гражданскими. Другие трое, рядовые и младший лейтенант, высокие крепкие парни, были в грязных гимнастерках пехотинцев.
«Какая-то странная компания. Гражданские и военные… У этих никаких с собой вещей, а у тех оружия полно. У рядовых винтовки, гранаты за поясом. А лейтенант, красавчик, вообще с ППШ, кажется». Если честно, в этот момент я и сам толком не представлял, что мне во всей этой группе не нравилось. Я не мог понять что, но определенно что-то в них было такое чуждое, совершенно другое. «Я, конечно, не дипломированный психолог, но зуб даю, не похожи они на остальных. Вроде и грязные, и оборванные, как и все, но… собранные, не растерянные какие-то. Странно». Действительно, в последние часы я повидал всякого – и пограничников, полных мрачной решимости сражаться до конца; и сбитых летчиков, у которых в глазах поселилась полная безнадега; и капитана с трясущимися руками. И всех их объединяло одно… Они не понимали, как все это могло случиться с «легендарной и непобедимой». Они все до сих пор не верили в то, что произошло. «Эти же другие. Держатся уверенно, словно все так и должно быть».