* * *
Квартирка Эстер была слишком мала для вечеринок. В гостиной, служившей также спальней, не было ни стола, ни стульев – только футон без рамы и торшер без абажура. Во второй комнате, “кабинетике”, вся мебель состояла из неошкуренных досок и черной двери на серых цементных блоках. Книжные полки и стол Эстер, аскетическое убранство вечной студентки.
Они ужинали внизу, в комнатах соседа. Владелец страдавшего ожирением бульдога, названного в честь одного из волхвов, был скрипачом и зарабатывал на жизнь частными уроками. Это был круглобокий коротышка с длинными, редкими волосами и оттопыренной нижней губой, лопатившей воздух. Он был одет в горчичного цвета вельветки и лиловую тужурку. Дэнни следил за полетом рук скрипача, который показывал Эстер, где хранится посуда и в каком ящике лежат скатерти. Закончив наставления, он повел очередную свою жертву, угрюмого мальчика азиатской наружности, на третий этаж, в квартирку Эстер. Отец мальчика, высокий джентльмен-тевтонец лет пятидесяти, последовал за ними. С гостями Эстер он не поздоровался.
На закуску был острый салат из морских водорослей и красное вино, которое принес Дэнни. Потом подали темно-коричневый бульон с гречишной вермишелью. Эстер пристрастилась к вегетарианству, поэтому всё, что когда-либо дышало или происходило от дышащего, даже молоко и йогурт, было под запретом. На горячее предлагались приготовленные на пару китайские пельмени с капустной начинкой. Гости макали их в соевый соус, потом медленно пережевывали. Рик, ухажер Полы, который был среди них единственным неевреем, решил повеселить детей Вэнди и, взяв пельмень, вырезал рот и глаза. Никто даже не улыбнулся – мучная рожица выглядела отвратительно.
– Пора, – скомандовала Эстер, все поднялись и понесли тарелки в кухню. Дэнни вызвался сбегать наверх и принести пальто и куртки. Близорукий вундеркинд и его учитель играли дуэт.
* * *
Концерт Серены Ортеги в университетском театре был официальной причиной его приезда. Причиной или предлогом – Дэнни пока не решил. Вэнди не могла остаться из-за детей. На балконе театра, сидя через несколько рядов от Полы и Рика, Дэнни и Эстер оказались почти одни – впервые со времени его бегства из Калифорнии. Целых два года они не общались. Он даже не знал в те доинтернетные годы, что Эстер вернулась на Восточное побережье. Дэнни сохранил и временами перечитывал роскошные письма, которые Эстер присылала из Стэнфорда: толстая стопка внутренних монологов, наполненных описаниями лысеющих бизнесменов из пригородных электричек, запахами и цветами осени в Сан-Францисской бухте, целлулоидными снами. В одном из них, особенно запомнившемся Дэнни, фигурировали Ленин и его жена Надежда Константиновна Крупская, а в другом Эстер и Дэнни сидели на садовой скамье со старухой в огромной соломенной шляпе с фиалками. Ему было трудно дочитывать ее бесконечные послания до конца, однако фотографическая память запечатлела отдельные пассажи: “Я думаю, что сегодня не существовало. Сегодня началось поздно, а потом я спохватилась, когда было пять часов”; “Еще один нью-йоркский еврей, с Лонг-Айленда, симпатичный мизантроп, немного пристукнутый”; “Я размышляла о Хрущеве. Мне он никогда не импонировал, но потом я поняла всю глубину гнева низложенного монарха”.