Он натянул джинсы и отправился в ванную. Эстер сидела за столом в своем кабинетике и пила кофе из красной чашки.
– Как насчет воскресного бранча? Я приглашаю. Тот ресторанчик на Мэйн-стрит еще на месте?
– Ливанский?
– Точно, он самый. Как называется… “Дом Кедра”?
– Я туда больше не хожу. Слишком всё жирное, – сказала Эстер капризным голосом.
Дэнни захотелось с ней пофлиртовать, развеять тоску.
Какое-то время они просидели на полу, Эстер в халате, Дэнни в джинсах и в футболке, в которой спал. Они пили кофе с тыквенным ароматом. “Здесь вечный Хэллоуин – Хэллоуин, который всегда с тобой”, – подумал Дэнни.
– Как родители? – спросила Эстер.
– В порядке, спасибо, – отвечал Дэнни. – Мамочка всё еще преподает на полставки в Тафтсе, отец врачует. У него теперь масса русских пациентов. Русских евреев, которые верят в целительные силы врача из Москвы.
– Забавно, – только и сказала Эстер.
– Да, очень забавно. Мой отец уже тридцать лет как эмигрировал, а они всё считают его московским доктором.
Дэнни поднялся, чтобы включить воду. Душа у Эстер не было. Ванна покоилась на ржавых львиных лапах.
Сидя в ванне, Дэнни услышал приглушенные звуки двух скрипок, доносившиеся откуда-то снизу. Сосед уже начал первый урок. Дэнни порадовался в который раз, что ему не приходится учить и мучить. Он побрился, бросил туалетный набор в походный саквояж, окинул взором комнату и, набросив куртку, рысцой сбежал по лестнице вниз. Эстер сидела в шезлонге на газоне перед входной дверью. На ней были линялые черные джинсы, гранатовый свитер из грубой шерсти и шарф из салатного жаккарда. Они доехали до центра городка и припарковались через дорогу от “Дома Кедра”.
Дэнни заказал оладушки и чай с лимоном. Эстер спросила пустой бублик и чашку травяного чая. Они почти не разговаривали во время бранча.
– Куда теперь, Данчик-одуванчик? – спросила Эстер, когда они вышли на улицу.
– Давай пройдемся по ботаническому саду. Я раньше так любил там бродить. Сделаю, бывало, перерыв, отложу архивные дела и пойду полюбоваться на разные породы деревьев.
– А я вот ни разу не была в ботаническом саду. Странно, да? За столько лет.
– Я тебе покажу мой любимый дуб, – сказал Дэнни.
Дорога заняла минут десять. Они вошли в ботанический сад через чугунные ворота с золочеными лавровыми венками, и Дэнни повел Эстер по главной аллее. Издали стволы тюльпановых деревьев походили на лягушачью кожу. На солнечной поляне уже белели крокусы. “В этом году рано”, – подумал Дэнни.
– Смотри, смотри, – Эстер потянула его за рукав. – Это Гомункулус.
Маленький горбун приближался к ним из глубины ботанического сада, быстро передвигаясь на допотопном велосипеде с огромным ведущим и миниатюрным задним колесами. Он затормозил метрах в трех от них и соскочил на землю. Эстер представила их друг другу. Человек, которого Эстер за глаза называла “Гомункулус”, оказался одним из ведущих в мире специалистов по идишской поэзии, и Дэнни помнил его труды еще со времен брошенной докторантуры. Гомункулус работал над двуязычным собранием сочинений Шломо Сливки, состоял стипендиатом в университетском Центре научных изысканий. Он был на добрую голову ниже Эстер, маленький рыжик с длинным тонким носом. От ветра и быстрой езды у Гомункулуса спеклись губы. Одет он был в полосатую рубашку, галстук-бабочку, шевиотовый костюм-тройку, кроссовки, черный берет и длинный малиновый плащ. По-английски говорил с чудовищным акцентом, особенно сражаясь с