не хочу газон! Я хочу русский сад! Вишневый! Михалков, Чехов! Васнецов! «Шум старого парка»!” Профессор сказал, не оборачиваясь: “Хорошая картина. Но много ошибок. Парк старый, запущенный. А вода в пруду синяя. А она была бы зеленая. Если парк запущенный. Ясно? Ошибка”. Я сказал: “Да, наверное. Я не подумал”. Профессор сказал, не оборачиваясь: “Вот именно. Не подумал. Ну так подумайте. Сколько… Пять скажу— много… Год подумает пусть… Да. Если через год не передумаете – приходите. Но я бы советовал. Я всем советую. Сделать газон. Продаются готовые. До свидания, юноша”.
И пошел дальше по тенистой аллее своего парка, не обернувшись на меня на прощание. Я был пустым местом. Я так и чувствовал себя в тот момент. Я тоже ушел.
После той памятной встречи с профессором я решил: сам – мне не нужен профессор! – сам буду делать свой рай. Садовники по объявлению мне не подходят, а Карповский… Я старался о нем поскорее забыть, старался думать о нем только плохое, но про злобного филина и зеленое существо думать мне надоело, а ничего другого плохого подумать про него не получалось. Это было странное чувство. Я не мог на него злиться. Что-то внутри меня тихо сообщало мне, что профессор прав. Ну зачем мне систематика высших растений? Я же не ботаник. Я драматург. Водевили… Да а как еще назвать это всё… Значит, я пишу водевили… Ничего себе… Я жалок. Как же так получилось?! Эти мысли навевали состояние, слишком похожее на состояние героя картины “Шум старого парка”. Я старался отгонять их. Не получалось. Ядовитый профессор был прав. Я внутренне признавал это. Я тоже оказался слугой истины – это было по-настоящему плохой новостью.
Один год я провел в попытках создать сад – самостоятельно. Я изучил уже не пару, а гору книг и журналов про сад. Потом я купил кучу инструментов для сада. Они оказались дорогие, как гномы. Одних граблей я купил восемь видов. Не каждый из читающих эти строки может назвать хоть два вида граблей. Я купил восемь. И пытался освоить все восемь. Это был, без сомнений, психоз. Потом я купил целую рощу деревьев – плодовых и декоративных, хвойных и лиственных, я спускал в тот год все деньги, которые зарабатывал на водевилях, на эти покупки, я жил, как игроман, магазины для садоводов стали моим казино, в паузах между визитами в казино я болел, депрессовал, плохо спал, ел, не чувствуя вкуса. Сад стал моей навязчивой идеей. На своих сотках я копал ямы, глубокие, как могилы, я сажал деревья точно по схемам, которые черпал из книг. Однажды я даже, хотя это были мои последние на тот момент деньги, купил за тысячу долларов КамАЗ навоза и лично растаскал весь этот навоз, по тачке, под каждое дерево, чтобы лучше росли. Да, я научился толкать тачку, как зэк на строительстве Беломорканала, удерживая напряжением всех сил равновесие, матерясь, задыхаясь. Я загорел, когда пришло лето, но загорел не так, как раньше в Гоа, – загорали у меня теперь только руки, торчащие из потной футболки, и шея – насколько она открыта для солнца из той же ароматной футболки. Это был загар раба.