Все в саду (Николаевич) - страница 175

Ясно вам? Если ясно, повторите, что я сказал”. Я повторил механически: “Вкладыш”. Я чувствовал себя в этот момент как Буратино в первые минуты жизни, когда папа Карло еще не успел отложить топор в сторону. Профессор, не глядя на меня всё это время и продолжая заниматься обрезкой, сказал: “Значит, сад… А зачем вам сад, юноша?” Тут я совсем растерялся. Не потому, что он опять назвал меня юношей. А потому, что рассказывать профессору всю историю про Шиферштейна явно было неуместно и долго. Я сказал: “Ну, как-то… Стать ближе к земле…” Профессор опять заухал, засмеялся то есть, и сказал: “А зачем? Ближе к земле и так станете, когда придет ваше время”. Тут профессор ненадолго перестал обрезать ветки кустов и задумчиво продекламировал:

Прочитав – не мне, а скорее себе – это излучающее оптимизм стихотворение в японском стиле, профессор опять стал обрезать ветки. Я молчал. На память, конечно, я знал пару хокку, но продекламировать их побоялся. Щелкая секатором, профессор Карповский спросил: “И какой же «сад» вы хотите «создать»?” Тут он опять пару раз ухнул – засмеялся. Я сказал: “Я читал про китайский, но не мое как-то, про регулярный читал, но там власть человека над природой, а я хочу наоборот…” “Похвально! – вдруг сказал профессор одобрительно. – Про «наоборот» где прочитали?” Я сказал: “Нигде, я сам так считаю”. Тут профессор первый раз посмотрел на меня. Фигурой он был похож на филина, но глаза у него были не как у филина, а как у большой, авторитетной жабы – чуть навыкате, умные, строгие, с выражением безграничного презрения ко всему сущему – в моем лице в данном случае. Профессор посмотрел на меня и сказал: “Вы – «считаете»… Значит, у вас уже есть свое мнение?” Я сказал: “Ну, не то чтобы мнение… У меня есть, ну, просто большое желание… ” Профессор вздохнул печально и сказал: “Большое желание, вот именно. У всех оно есть. И у всех одно. Всё погубить! Лучше бы у вас было не большое желание. А самое маленькое. Малюсенькое такое. С муравья. Понимание”. И продолжил обрезку, и отвернулся от меня опять.

Я стал злиться на профессора – я работаю в кино, тактичного человека в этой индустрии встретить так же трудно, как открыть новый вид магнолии. Но даже в кино никто не решался так со мной разговаривать. От досады я назвал – конечно, про себя – профессора старым злобным филином и склизким зеленым существом. Я уже собирался уйти, было ясно, что профессор не станет не то что помогать мне, а даже слушать про мой рай за забором. Но как раз в этот момент профессор, щелкая секатором, спросил вдруг: “Кино, значит… Какое кино любите?” Я удивился и сказал: “Ну, я люблю много кого…” “А я вот люблю не много кого. А Никулина, – сказал сердито профессор. – «Бриллиантовую руку» люблю. «Ко мне, Мухтар!» люблю”. “Когда деревья были большими…” – как дурак зачем-то вставил я. “Да, да… – кивнул профессор и посмотрел с грустью – не на меня, а на деревья своего парка. – «Когда деревья были большими…» Какая площадь участка?” Я даже не сразу понял, о чем он. В голове моей плыли кадры из фильмов с Никулиным. И я спросил: “Какого участка?” Профессор второй раз посмотрел на меня удивленно и сказал: “Вашего участка, юноша, не моего же”. Я сказал: “Двадцать соток”. Профессор сказал: “Послушайте. Может, вам сделать газон? Несложно. Продаются готовые. Надо косить. Продаются косилки. Покосите и… Будете лежать на газоне, как… – тут профессор сделал паузу, весь как-то скривился и с трудом выдавил – ему явно с трудом, через ком презрения в горле, давалось это слово – “человек”. И опять защелкал секатором. Я совсем разозлился. Не то чтобы я оскорбился за весь человеческий род, который открыто ненавидел профессор, но это было как-то несправедливо – ведь профессор и сам по систематике высших животных, по Линнею и прочим, кого сам так ценит, относился к этому роду. И я сказал с вызовом: