Саша встал и тут же сел снова. Голова поехала, и затошнило. Все-таки грамм триста пятьдесят, а то и четыреста он осадил под пол-луковицы. Сел, потом лег на спину. Сирень крутилась над головой на фоне бледно-звездного неба. Застонал. Гимпель посоветовал проблеваться. Саша возразил, что всё уже впиталось в голодный желудок и пошло прямо в нервную систему. Гимпель сказал, что поможет добраться, а если надо – то останется с больным товарищем.
Саша едва умолил его уйти, поклявшись, что не умрет.
Гимпель ушел, запел соловей, и стало совсем невмоготу. Всё крутилось перед глазами, и сирень пахла до полного задыхания.
Он все-таки задремал, провалился в сон ненадолго, а потом соловей снова его разбудил своими дикими “дюх-дюх-дюх, дях-дях-дях”, как сосед электродрелью, но уже стало легче в животе, и голова не кружилась, хотя болела, и это был прогресс.
Чуточку вставало солнце. Заскрежетала тачка, и тетка в ватнике остановилась, постояла, а потом присела рядом – там был какой-то чурбачок. Взяла бутылку, кинула ее в свою тачку.
– Студент, что ли? – спросила она визгливым пригородным голосом.
Саша через силу поднялся, сел, повертел головой. Нет, не кружилась, и болела меньше.
Тетка достала из кармана маленький термос, открутила крышку, налила:
– Попей.
– Спасибо, – сказал Саша, отхлебнув горячего густо-сладкого чая. Почти ожил и увидел, что тетка вовсе не тетка, а девушка – если и постарше его, то ненамного. Года на три, не больше. Примерно такие у них на факультете были аспирантки.
Саша прихорохорился, вытащил пачку “Примы” и спички, галантно спросил:
– Не возражаете, мадам? Или мадемуазель? Если я закурю?
– Мадемуазель, си вуз эмэ, – сказала девушка уже совсем другим голосом, столичным, негромким и низким. – Не кури дрянь. Держи, – она протянула Саше заграничные сигареты, длинное название на золотой пачке.
– Благодарю вас, я не меняю сорт, – иронично сказал Саша.
– Ха! – сказала она. – Цитируешь?
Саша обмер, потому что сразу вспомнил: МГБшник предлагает дорогие сигареты “Тройка” старому интеллигентному зэку, а тот отвечает, что, дескать, не меняет сорт, и гордо курит свой тюремный “Беломор”. Это было в самиздатской книге Солженицына “В круге первом”.
А на дворе семьдесят седьмой год, если угодно. Си вуз эмэ.
– Ничего я не цитирую. При чем тут? – зачастил он. – Я честно не меняю сорт. Кашель!
– Тот мужик потом пожалел, что не угостился. Ведь читал книжку?
– Какую?
– Исай Железницын, “В первом квадрате”, ну? Не ссы, признавайся. Читал?
“Стукачка? Сексотка? – затрепетал Саша. – Или диссидентка? Поэтесса-дворничиха?”