– Ну, читал, – сказал Саша.
– Молодец! – она раскрыла пачку, выдвинула сигарету, поднесла ему к губам. Щелкнула красивой зажигалкой. – Филфак? По глазам вижу… – и засмеялась. – Вру. Я тебя в позапрошлом году увидела и запомнила. Хороший мальчик, но почему-то совсем не мой. Обидно.
– Где видела? Здесь в саду?
– Там, – она махнула рукой. – В стекляшке. Ты на десятом этаже, а я на одиннадцатом. На философском. Но вообще-то я полольщица альпинария и рыхлильщица сирингария. Знаешь, что такое сирингарий? Мы как раз в нем сидим. Сиренник это значит. Сиреневый питомник.
– Вкусные сигаретки, – сказал Саша. – Такие не пробовал.
– “Бенсон энд Хеджес”, Англия. У нас снабжение хорошее, – сказала она. – Чай тоже, между прочим, чистый инглиш, хочешь еще? – и снова налила из термоса в крышку-стаканчик. – Тебя как зовут?
– Саша.
– А меня, извини, Лизелотта. Так вышло. Мой папочка, еще молоденький, в сорок пятом, уже в Германии, в районе Люббенау, пошел ненадолго по делам в тыл врага, и там его зажопили. То есть чуть не зажопили. Одна немочка помогла. Выручила, спрятала. Может, она тоже наша агентка была, папа не говорил. В общем, в честь папочкиной первой любви.
– А что твоя мамочка сказала? Ей не противно?
– Еще как! Но ничего. Мы терпим. Она – папу и меня, а я – ее и папу. А папа – нас обеих. Такая жизнь. А я вот теперь в земле копаюсь, – она, красуясь, показала черные каемки вокруг ногтей. – Неорганизованный пролетариат.
– Зачем? – у Саши снова заболела голова.
– Не зачем, а почему. Чтобы снять неустранимое противоречие между моей любовью к папочке и ненавистью к тому, чем он занимается. О, эта война между душой и плотью, долгом и влечением, любовью и сексом! Между любимым веселым папочкой – и прожженным гебистом. Правда, он сейчас не в конторе. Он в отделе ЦК КПСС, который курирует контору. То есть еще хуже. Зато сигареты “Бенсон” и много всякого. Книжки в том числе. Папа любит книги.
– Конечно, – вздохнул Саша. – У вас, небось, весь дефицит на дом приносят. Камю, Кафка, Марсель Пруст.
– Пруста не надо! – сказала она. – Мой папочка читает нормальные советские книги. Трифонова, Бондарева, Абрамова. Потому что он всё равно нормальный человек! Запомни, мой хороший – если гэбист любит Пруста, это такая сволочь… – она вдруг оскалилась и заговорила вполголоса: – Есть там один такой, – она потыкала пальцем вверх. – Стихи пишет, Шекспира цитирует. Если до самого-самого верха дорвется – ой! Хуже Сталина. Но ему не дадут. Он больной. Почки. Но от него скрывают. Специально кормят, чтоб почки посадить на хер! – и она стукнула кулаком Саше по коленке. – Ну, пойдем! – встала и протянула ему руку.