– Где бы извозчика взять? – спросил Данилка.
Федосьица радостно улыбнулась – нетерпелив! Горяч!
Однако велико было ее недоумение, когда парень усадил ее в тележку, а сам залезать не стал.
– Дельце одно есть. Справлюсь – прибегу.
– А можешь хоть и вовсе не приходить! – вдруг обиделась она.
Извозчик легонько хлестнул кнутом лошадь, колеса скрипнули, девка поехала прочь.
Данилка остался стоять в полной растерянности – за что?!
О том, что это – за ожидание у дверей чуланчика, где он довольно долго совещался с красавицей Настасьей, догадаться парню было мудрено.
Громко вздохнув и назвав про себя Федосьицу дурой, он зашагал торопливо, настроившись уже на охотничий лад. В голове у него стали раскручиваться и разворачиваться мысли, связанные с розыском, он стал прикидывать, как же быть теперь с самозваным кладознатцем Гвоздем и не выйдет ли, что Настасья, рассчитавшись с врагом, лишит конюхов возможности выяснить, что такого, связанного с медвежьей харей, замыслил Гвоздь на самом деле…
И тут только Данилка понял, что Настасья опять обвела его вокруг пальца. Коли она – плясица и гудошница, вынужденная в ту горестную осень сколько-то раз добывать себе пропитание на большой дороге, то где же она выучилась так ловко махать кистенем?
Очень недовольный сам собой за нелепую доверчивость, парень поспешил туда, где условились встретиться с Семейкой. Время было примерно то, когда он собирался увидеться с кладознатцем и договориться с ним о совместном выезде в лес за кладом.
Семейка собирался последить исподтишка и, возможно, заметить что-то такое, чего Данилке, беседующему с Абрамом Петровичем, было бы и не углядеть.
– Что невесел, свет? – спросил Семейка.
Данилка не стал жаловаться на Настасьины хитрости, отговорился тем, что ночью почитай что и не спал. И они поспешили к дому купца Фомы Огапитова, и явились, когда уже почти стемнело.
– Пришли-то пришли, – сказал Семейка. – А как теперь его оттуда выманить?
Очевидно, купец Фома Огапитов ложился спать рано, и чада с домочадцами – соответственно. Конюхи поскреблись было в ворота, да были облаяны из-за высокого забора псом, а никто не подошел, не спросил, что за люди, кого надобно.
– Сам велел же к вечеру подойти! – обиделся Данилка.
– К вечеру, – повторил Семейка. – А сейчас уже чуть ли не ночь на дворе.
Данилка недовольно фыркнул.
– Вот ведь старый черт! Задал загадку – ломай теперь голову!
– А никто и не заставляет, – напомнил Семейка.
– То-то и оно, что заставляет…
Среди конюхов не были в ходу всякие нежности и тонкие движения души, а еще менее – слова о возвышенном и божественном, вот разве что Тимофей время от времени разражался проповедью. И потому Данилка не стал объяснять Семейке, что заставляет его лезть в это дело крохотный младенчик, в самый миг рождения осиротевший. А участие конюхов в уходе скоморошьей ватаги от облавы – это уже вторая и не столь значительная причина.