Другие лоскуты он приспособил тоже как можно ниже, на выходе из рощицы, как бы обозначив ими проход, по которому нужно было следовать к заветному пню.
Теперь следовало поскорее возвращаться в приказ, получать нагоняй за то, что шастал незнамо где, да и браться за службу.
– Послезавтра!.. – мечтательно произнес Стенька.
Жизнь была прекрасна – не один, а целых два клада сами просились ему в руки. И тот, что уговорились выслеживать с Деревниным, положенный боярином Буйносовым, и тот, что прятался, как оказалось в клочках, торчащих из книг отца Кондрата, – оба взывали: бери нас, Степан Иванович, рученьками! Ну, как не сжалиться, как не взять!
Стенька почесал в затылке – по времени все выходило просто замечательно. Сперва он поедет с отцом Кондратом искать по его кладовой росписи. На следующий день возьмет те же мешки, лопаты и фонарь, чтобы ехать вместе с Деревниным!
И начнется совсем иная жизнь!
В Земском приказе было затишье.
Стенька прибежал очень вовремя: писец Гераська Климов отпрашивался у подьячего Емельяна Колесникова, жена у писца рожала, так хотелось домой поскорее.
– К крестинному столу-то позовешь? – весело спрашивал Колесников. – Знаю я вас, нет чтобы позвать, угостить, напоить!
– Да Емельян Савельевич! – истово таращась на начальника, восклицал писец. – Да я!.. Да тебя!..
– А вот и Степа. Беги, Гераська, покуда я добрый. Степа, садись, пиши!
И впрямь он был добр – доверил Стеньке составить челобитную для мужика, который смирно стоял в сторонке.
Дело было простое. У купчишки из тех, что товару имеют на полтину, со двора сосед тележные колеса свел. И все подтвердят, что это его колеса теперь в соседской телеге. Стенька выпытывал имена, сопел, записывая, росчерки выделывал знатные. За этим занятием и обнаружил его Деревнин.
– Вот, к делу приставил, – сказал Колесников. – Ну, справился ли, нет? Долгонько маешься!
– Ну-ка, чего ты тут навалял?… – не давая завершить, спросил Деревнин, беря в правую рученьку столбец. – Ишь начертал – словно черт вилами по Неглинной! Ого! Челобитная на государево имя! Ну-ка…
Он просмотрел первые несколько строк и поднял глаза на Стеньку.
– Ты, когда в приказной избе околачиваешься, слышишь хоть слово разумное или мух ловишь?!
Стенька, испуганный таким наскоком, онемел.
– Ты что тут, шпынь ненадобный, понаписал? – И Деревнин прочитал вслух: – «…бьет челом холоп твой, купчишка…» Какой тебе купчишка холоп?!
Деревнин положил столбец на стол и начал строго внушать:
– Коли торговый гость государю челом бьет, то пишется «мужик твой», коли простой купец – «сирота твой», коли боярыня – «рабица твоя», коли смерд – «крестьянин твой», коли боярский слуга – «человек твой», а холопом сам себя перед государем боярин именовать изволит! Ты который год в приказе, пес? Наиглавнейшего не выучил!