– Скажу непременно, – пообещал Стенька и поспешил откланяться.
Время было позднее – не бежать же в Китай-город!.. Его, земского ярыжку, и на двор-то на боярский не пустят…
Поразмыслив, Стенька решил встать пораньше и отправиться в гости к тому Артемке спозаранку.
Обычно его будила к завтраку Наталья. То есть это ей казалось, что будила. Стенька к тому часу уже не спал, а притворялся – нежился себе под заячьим одеялом и слушал, как жена хлопочет, напевая. Пела Наталья лишь тогда, когда твердо знала, что муж ее не слышит, не хотела устраивать ему лишней радости. А голосок у нее был приятный. Вот Стенька и дорожил этими утренними короткими минутками. И без того в жизни сплошное расстройство, так хоть до завтрака поблаженствовать!
На сей раз он заставил себя вылезть из постели раньше Натальи. Решив, что у мужа живот прихватило, она только буркнула невнятно и отвернулась. А он, пошарив в припасах, отхватил себе от ковриги немалый кус хлеба, присолил, в сенцах разжился большим огурцом и, жуя по дороге, отправился в Китай-город.
И обитель, монастырь Николы Старого, который еще называли Греческим, и боярский двор он отыскал сразу. Время было совсем раннее – только дворовые, занятые уходом за скотиной, уже проснулись и хозяйничали. Стенька слышал за забором голоса, но ворота были заперты, и он ломал голову, как бы заявить о себе.
Место было известное – Никольский крестец. Там стояла особо чтимая в народе часовенка, а в ней горела неугасимая большая свеча. Славилась та свеча тем, что со многих дворов приходили к ней в сумерки помолиться и взять огонька для домашних свеч и ночников. Подошел и Стенька, крестясь и кланяясь.
Очевидно, на сей раз его молитва была угодна Господу – из калитки, что при воротах обители, вышел пожилой статный священник, который Стеньке был по какому-то делу знаком, а с ним – молодой монашек, хотя уж не отрок. Отроков при обителях держать было не велено – всякие непотребства случались… Оставалось только вспомнить имя статного священника.
Стенька поспешил под благословение.
– Ты-то зачем сюда в такую рань забрел? – спросил священник, и тут Стенька вспомнил, кто это таков, – иеромонах Геннадий. У него одного, пожалуй, лишь и была такая густая, широкая, приметная борода, подлинная гордость той обители, где он жил. Еще он славился своей строгостью и уменьем так возвысить голос во славу Божию, что князья – и те склонялись, покорствуя каждому слову.
– По делу хожу, – отвечал Стенька.
С утра еще не так парило, и свой служебный зеленый кафтан с буквами «земля» и «юс» он надел в рукава.