– Так вот, – уже совсем деловито молвил Абрам Петрович, – ты товарищам ничего не сказывай, чтобы не сглазить.
– Ин ладно, – Семейкиным словечком отвечал Данилка.
– Я сейчас с ними уж как-нибудь сряжусь, и вы все уходите. А ты ближе к вечеру сюда ко мне прибежишь. Я лошадь с телегой раздобуду, поедем, поглядим место. Потом тебя, куда нужно, привезу и начну готовиться клад брать. Понял, свет?
– Как не понять!
– Ну так ступай к своим-то.
Данилка, опять же вдоль стеночки, делая вид, будто таится, вернулся к Семейке с Третьяком. И тут же прибыл Филатка, неся под полой не кружку, а целую скляницу.
– Соглашайтесь на все, – только и шепнул Данилка товарищам. Да еще и подмигнул – мол, дельце-то занятное!
Абрам Петрович подошел неспешно.
– Столковались ли? – спросил.
– Столковались, – отвечал Семейка. – Медвежью харю мы видели на Троицкой дороге. Коли хочешь, тебя туда свезем на своих лошадях, чтобы ты поглядел и решил – берешься или нет.
– Как это – не берусь? – удивился Абрам Петрович.
– Сам же говорил – клады и проклятые бывают. Ну как этот – проклятый? Мы тогда от него сразу отступимся.
Кладознатец призадумался.
– Есть у меня свой способ про клад узнать. Я ворожить умею. Но это делается ночью. Так что завтра хорошо бы нам встретиться, и тогда я вам скажу – проклятый клад или благословенный.
Данилка стал мелко кивать Семейке и Третьяку – мол, соглашайтесь!
– Стало быть, выпьем за то, чтобы промеж нас было согласие, – предложил Третьяк. – А завтра об эту же пору мы к тебе придем разговаривать.
Данилка отхлебнул один глоточек и передал скляницу Филатке. Тот тоже злоупотреблять не стал. Пока старшие пили, дух переводили, да о вине словечком обмолвились, юный скоморох подтолкнул Данилку:
– Гляди-ка!.. Вон, вон, в саду…
– Кто это? – шепотом спросил Данилка. – Инок, что ли?
– А шут его знает, только он во все время беседы тут околачивался. И когда я за вином бегал, и когда обратно…
Человек, которого заприметил Филатка, был из тех, о ком говорят – его черт чесал, да и чесалку потерял. Вороная грива почище, чем у Голована, разве что не торчком, падала на лоб, на плечи и спину, незаметно перетекала в окладистую спутанную бороду. Так мог бы выглядеть пустынник, десять лет не видавший в зеркале своего отражения, а от гребня навеки отказавшийся ради смирения плоти.
– Вольно же этому купчишке Огапитову прикармливать всякий сброд… – без избыточного уважения к кладознатцу шепнул Филатка.
Человек в черном, что, пригибаясь, хоронился за садовой зеленью, мог быть и безместным попом, и монахом-расстригой. А мог оказаться и одним из тех юродивых, которых купечество прикармливало, селило у себя на дворах и в трудные минуты жизни требовало от них благословений, пророчеств, вещих снов и тому подобной помощи. Во всяком случае, дикая волосня на мысль о здравом рассудке Данилку что-то не наводила…