— Вероломный! — вскричал герцог, бросив на графа свирепый взор. — Что ты сделал с моею дочерью? Она, верно, похищена твоими соумышленниками.
Новая гримаса вместо ответа возвестила предательское удовольствие гнусной души его.
Альберт приказал заключить служанку в безопасное место и клялся, что ежели она с графом будут упрямиться объявить о месте, в котором скрыта дочь его, то подвергнутся жесточайшим мучениям; но граф не преставал хранить молчание. Потом герцог велел призвать служителей Рихарда, и они все предстали, кроме одного.
— Где же Гондемар? — вскричал Альберт.
Они отвечали, что ушел неизвестно куда. Альберт уверился тогда, что Гондемар похитил его дочь по приказанию своего господина; но что она должна быть сокрытою в замке, ибо у ворот находилась крепкая стража, чрез стены же перелезть было никак не можно. Несчастный Альберт терялся в размышлениях, не зная, к чему приступить; наконец решился, по совету Гримоальда, немедленно приковать Рихарда в одной из комнат отделения, обитаемого духами, а сестру его в другой, не разбирая никаких для них удобностей и наблюдая только, чтобы они были как возможно друг от друга отдалены.
Здесь пронырства графа остались без всякого действия и развращения его лишились всех наслаждений своих. Его оставили одного в жертву бешенству своему в самой обветшалой комнате, какую только приискать могли. Циновка из тростника служила ему постелею, и вместо роскошных яств, коими он пресыщался, дали малое количество грубого кушанья и положили пред ним немного сучьев и род железной жаровни вместо камелька. Несколько времени не радел было он о употребления их, но дождь и ветер, проницающие сквозь расщелины потолка и стен, принудили его согреваться от жаровни, в которой уголья почти уже погасали.
Изнуренный бессильным свирепством своим, не возмогшим ни прервать, ни облегчить его оков, распростерся он на циновке; но тщетно искал успокоения, и ночь показалась ему необычайно долгою. Один тусклый блеск жаровни освещал его жилище. Дрова почти все сгорели, и он с тщательностию обирал уже остатки их; при всем том, чтоб несколько умерить жестокость холода, должен был почти задыхаться от дыма, потому что комната его не имела, кроме расщелин в стенах, другого для него выхода. Окна были наглухо заколочены и не впущали никакого света: одним словом, комната сия уподоблялась темнице, в которой не можно было ничего ни видеть, ни слышать.
В сем ужасном положении Рихард старался заснуть и по временам забывался, но терзания его совести, вместо раскаяния, часто прерывали его сон. Лишь только начал было засыпать, как пробужден был шумом, побудившим его открыть глаза.