— Какого злодеяния воспоминание производит в тебе таковые смятения? — спросил герцог, увидев холодный пот, текущий с лица его.
Глубокое стенание было его ответом. Зубы его колотились от содрогания; бешенство и ужас изображались во всех чертах его лица.
— Конечно, какое-нибудь пагубное таинство есть причиною его страха, — вскричал герцог. — О Гильдегарда! о дочь моя! Где ты? Что с тобою сделалось? Чего не должно ожидать от изменников, извлекших тебя из дому родительского! Может быть, увы! нет уже на свете дочери моей!
— Она жива, — отвечал Губерт сквозь зубы. Отчаяние Альберта причиняло ему несказанное удовольствие и побудило его на несколько времени забыть страх свой.
При сих двух словах вдруг радость заступила место отчаяния в Альберте, так что, не возмогши говорить, смотрел он на графа с видом, изъявляющим снисхождение и чувствительность.
— Ах! скажи мне, — вскричал он, коль скоро получил употребление слов, — скажи, что жизнь и честь моей дочери находятся в безопасности, и все твои злодеяния будут прощены. Где она? Где могу найти ее?
— Она в безопасном месте, но ты не в силах освободить ее, — отвечал ему с насмешливым видом злой Губерт. — Она в совершенной моей власти. Все поселяне здешней округи разделяли ее благосклонности; я извлек ее из объятий их и храню для одного себя. Итак, на что тебе препятствовать наслаждениям моим, которые дочь твоя часто возбуждала своими ласканиями?
Невозможно описать свирепости и отчаяния, овладевших мгновенно Альбертом.
— Фурия адская, — вскричал он, — гнусное чудовище, изрыгнутое Тартаром для терзания сердца моего, ежели ты обесчестил мою дочь, то готовься к пренесению всех мучений, какие только может вымыслить справедливейшее изо всех мщений.
Губерт смотрел на страдания сего несчастного отца радостными глазами и с видом удовольствия.
— Мучения твои, — говорил он ему, — составляют приятнейшее для меня зрелище и приводят в забвение собственные скорби мои: каждое из твоих стенаний изливает целительный бальзам на мое сердце.
Тогда исступление Альберта вышло из границ; он бросился из комнаты, испуская пронзительные вопли, и бежал для приготовления пытки; но представьте всю чрезмерность удивления его и радости, когда у самых дверей темницы встречает он Гильдегарду, стремящуюся в объятия его.
Здесь, читатель, должно остановиться. Дадим время отцу и дочери ко изъявлению взаимных восторгов своих. После ужасной сцены, которой были свидетелями, нужно духу некоторое успокоение, чтоб лучше насладиться приятнейшим явлением.