Ниже лежалъ обширный четыреугольникъ, обрамленной стѣною кипарисовъ и усаженный маслинами. Масличныхъ деревьевъ было двѣнадцать тысячъ. Ихъ блеклая зелень сѣрѣла и кудрявилась, и кипарисы темнѣли кругомъ рѣзкіе, густо-зеленые. Дальше сверкали серебряно-стальные куполы шести монастырскихъ церквей, краснѣли крыши мастерскихъ, заводы, гостиницы, каменные бараки для богомольцевъ и рабочихъ. Вездѣ виднѣлись кресты, бѣлыя стѣны, строгая зелень. Все вмѣстѣ было, какъ каменный городъ и какъ новое кладбище, полное мягкой грусти и суровой строительной роскоши.
Мы спускались оттуда по большой кипарисной аллеѣ. Она простирается на версту и доходитъ до самаго берега. Мы шли не торопясь, и навстрѣчу намъ плыли звуки большого колокола, медленные, густые, отрывистые: дынъ, дынъ!.. Кипарисы тянулись вверхъ и хмурились, какъ монахи въ зеленыхъ мантіяхъ, и будто молились по-своему, безъ слова, безъ движенія. Предъ нами шли богомольцы и богомолки, такъ же медленно, группами и парами. Впереди всѣхъ шла, или вѣрнѣе ползла старуха изъ Воронежа, колченогая, сухорукая, темная, какъ мощи, сухая, какъ узловатое дерево. Отъ самаго Воронежа она приползла, не торопясь, пѣшей дорогою, какъ черная улитка. И вмѣстѣ съ ней пришли двѣ молодыя спутницы, соразмѣряя шагъ свой съ ея искалѣченной поступью…
Въ толщѣ стѣны монастырской бережно оставлено огромное старое дерево. Оно стоитъ одновременно внутри и снаружи. Половина тѣни его падаетъ во дворъ, половина на внѣшнюю тропу.
Этотъ прекрасный примѣръ бережливости къ старому на всемъ побережьѣ не нашелъ подражателей. Когда проводилось шоссе, господа инженеры скололи на щебень старинные долмены, остатокъ загадочной древности. Только одинъ уцѣлѣлъ, «Дідова Хата», подальше Геленджика.
Церкви монастырскія построены четырехугольникомъ. Противъ соборной паперти, прямо черезъ дворъ, двери трапезы. Стѣны трапезы разрисованы духовными картинами.
У монастыря все свое, даже живописцы доморощенные.
Зато и картины аляповатыя. Въ пріемной у настоятеля виситъ картина: «Начало Новаго Аѳона». Можно разобрать только скалы, арбу и буйволовъ, а лица людскія расплылись, какъ пятна чернильныя.
Въ главномъ соборѣ стѣны бѣлыя и голыя, ничѣмъ не разрисованы. Только во всю стѣну стоитъ иконостасъ, яркій, массивный, густо позолоченный, словно отлитый изъ золота. Бѣлая известь и золото. Богато и холодно. Стиль эпохи Александра Третьяго. Лучше молиться снаружи, въ садахъ, между пальмами.
Мы ушли въ верхніе сады, а оттуда въ нижніе. Насъ провожалъ отецъ Адріанъ, въ клобукѣ и подъ мантіей. У него было блѣдное лицо, плавныя движенія, взглядъ смутный и мечтательный.