Въ его лицѣ было что-то гордое, стальное, неприступное. Я вспомнилъ это характерное выраженіе. Я видѣлъ его лѣтъ восемь тому назадъ въ лицѣ Ивана Подовинникова, духоборскаго эконома. Тоже искусный дѣлецъ, торговый пріемщикъ духоборческой общины, онъ говорилъ мнѣ такимъ же тономъ о «славѣ духоборскаго народа», и за его отрывистой рѣчью чуялась та же стальная стѣна, отдѣлившая «Царствіе Небесное» отъ нашего грѣховнаго міра.
Я однако не сталъ говорить объ этомъ сходствѣ. Оно не могло бы понравиться суровому ново-аѳонскому монаху.
— Я смолоду любилъ сады, — говорилъ отецъ Тиверій. — Когда жилъ въ міру, я служилъ въ городѣ, а въ деревнѣ у себя развелъ маленькій садикъ. Потомъ пріѣхалъ домой, а его весь выдергали.
— Кто выдергалъ?
— Сосѣди. Яблони съ корнями повытаскали. Даже яблоковъ не было. Изъ простого озорства. Вотъ тутъ и разводи сады. Прошлымъ лѣтомъ я съѣздилъ домой. Я самарскій, Кузнецкаго уѣзда. По Волгѣ прокатился, къ своимъ заглянулъ. Такъ даже огурцовъ не сажаютъ. — «Отчего не сажаете?». — Какъ сажать? Сосѣдскіе парни, большіе женихи, еще не дозрѣлое такъ съ плетями и повыдергаютъ…
Мы продолжали говорить о русскихъ поселенцахъ на Кавказѣ и между прочимъ коснулись интеллигентскихъ колоній. Отецъ Тиверій улыбнулся съ тѣмъ же пренебреженіемъ.
— Не склеилось у нихъ. Криница разрушилась. Въ колоніи «Белла» тоже не все ладится. Развѣ можетъ стоять община на свѣтской основѣ, на равенствѣ. У насъ дисциплина, неравенство…
Высокій монахъ, уже не молодой, въ короткой шведской курткѣ поверхъ длиннаго подрясника, подошелъ къ отцу Тиверію. Это былъ одинъ изъ его многочисленныхъ помощниковъ.
— Благослови, отецъ, идти въ виноградникъ.
— Господь благословитъ.
Отецъ Тиверій, почти не глядя, протянулъ руку. Монахъ низко склонился и почтительно поцѣловалъ ее.
— Вотъ чѣмъ держится наша община, — сказалъ отецъ Тиверій.
На высокой горѣ у Иверской часовни, въ каменной нишѣ, подъ стекломъ собрана груда костей и череповъ изъ старыхъ могильниковъ. Надъ нишею надпись въ родѣ четверостишія:
Любовью просимъ васъ:
Посмотрите вы на насъ.
Мы были, какъ вы,
Вы будете, какъ мы.
На слѣдующее утро мы уѣзжали изъ монастыря. Было очень рано. Солнце только что вышло изъ за высокихъ восточныхъ горъ и ласково смотрѣло на насъ своимъ огромнымъ сіяющимъ глазомъ. Темные кипарисы и пепельныя маслины остались сзади. Тяжкій звонъ большого соборнаго колокола плылъ намъ вдогонку и становился все глуше и невнятнѣе. А море журчало внизу и смѣялось навстрѣчу.
Суровый бѣлый монастырь на высокой скалѣ остался далеко за нами, какъ будто осколокъ загробнаго царства. Кругомъ насъ былъ снова прекрасный, грѣшный, веселый міръ земли, гдѣ не нужно носить черныхъ клобуковъ и цѣловать чужихъ рукъ, гдѣ люди дерутся и мирятся, и помогаютъ другъ другу, живутъ и умираютъ, но не разгораживаются заживо каменной могильною стѣной. Худая ссора — лучше добраго мира на кладбищѣ.