Но когда Дука доѣхала до Петербурга, отъ амнистіи уже и слѣдъ простылъ, отъ друга тоже. Гдѣ онъ теперь, — быть можетъ, въ тюрьмѣ или прячется въ глуши, или уже попалъ на тотъ свѣтъ?.. Дука осталась въ Петербургѣ одна и беременная.
Можно было бы написать цѣлый томъ о петербургскихъ впечатлѣніяхъ Дуки.
— Клятый городъ, — говоритъ она, — даромъ куска хлѣба не дадутъ; диви бы не было. Вездѣ люди при саблѣ, съ пуговицами…
Я хочу однако разсказать только о томъ, какъ Дука родила въ Петербургѣ и какъ Петербургъ приласкалъ ее и ея ребенка. Послѣднее время много писали о фабрикахъ ангеловъ. Я разскажу тоже о фабрикѣ ангеловъ, крупной, оптовой, самой большой во всемъ Петербургѣ.
Въ мартѣ Дука исчезла съ моего горизонта и я не слыхалъ о ней болѣе мѣсяца. Потомъ неожиданно жена моя получила изъ воспитательнаго дома открытку, нацарапанную карандашомъ: «Изъ милости приди посмотрѣть на меня и принеси хоть булокъ».
Жена моя отправилась по адресу, но свиданія ей не дали. На этотъ счетъ въ воспитательномъ домѣ строже, чѣмъ въ «Крестахъ». Передачу[3] приняли, булки, апельсины и три рубля денегъ, но къ Дукѣ она не дошла и застряла неизвѣстно въ чьихъ рукахъ.
Но лучше всего предоставить слово самой Дукѣ.
«— Я родила въ Теріокахъ, сколько-то дней пролежала. Товарки мнѣ сказали: „Есть такое мѣсто, гдѣ принимаютъ матерей, воспитательный домъ на Мойкѣ“. Я имъ говорю: „Вашей Мойки я не знаю, но если хотите, отвезите меня туда“.
Отвезли меня, сдали. Отобрали моего ребенка, пеленки перемѣнили, подвязали номеръ, и мнѣ велѣли перемѣниться. Одежу связали въ узелъ, унесли. Потомъ повели меня въ палату. Палата огромная, на четыре угла. Въ каждомъ углу по двадцать пять мамокъ. И дѣтскія люльки рядами стоятъ. Я стала искать своего ребенка и скоро нашла. Потому онъ былъ красненькій, а другіе были синіе, какъ удавленники. Потомъ говорятъ: „Мамка, иди чай пить“.
Пошла я съ другими. Ну и чай! Заваренъ въ деревянной кадкѣ, вмѣстѣ съ содой. А хлѣбъ черный, какъ зола, и какъ поѣшь, отчего-то весь ротъ обметываетъ. А если опоздаешь, пропустишь, ничего не дадутъ; ходи голодная. Вернулась назадъ: — „Мамка, иди палату убирать; мамка, иди корридоръ мыть; мамка, иди картошку чистить“. Пришло время ложиться спать: — „Мамка, ложись!“ Даже я вздрогнула. Постель на полу. Одинъ тюфякъ на двадцать пять человѣкъ, такой длинный, и подушка одна и одѣяло тоже. Простынь совсѣмъ нѣтъ. А дежурная спитъ на кровати. И чей ребенокъ закричитъ, она встаетъ и тоё мамку ногой пинаетъ.
Утромъ встала, мыться пошла, а мыла не даютъ. А я собственнаго мыла кусочекъ въ чулокъ спрятала, достала, стала мыться.