Это был дневник! Дневник одной из сестёр-подростков! Я придвинулась ближе к маленькому мутному чердачному окошку и продолжила читать, следуя за тем, как менялась жизнь девочки день ото дня.
«Май 27, 1938
Во мне ровным счётом ничего не изменилось: та же одежда, те же две косы, только вот мама Лизель ни с того ни с сего запретила ей приходить к нам в гости. Раньше мы были просто неразлучны, мы всё делали вместе: домашнюю работу, уроки музыки, вместе бегали в кино, в парк на аттракционы… Мы всегда всем делились: обедом в школе, одеждой и нашими тайнами. Теперь я могу делиться моими секретами только с тобой, дорогой дневник».
«Июнь 5, 1938
Мой бедный Тим! Он признался вчера, что друзья дразнят его любителем евреек, и всё потому, что он не бросил меня, как все остальные и продолжает носить мне портфель домой каждый день, как и раньше. Не знаю, стоит ли ему сказать, чтобы больше со мной не общался, чтобы у него ещё больше проблем из-за меня не возникло… Но он мне очень, очень нравится. Вчера я даже разрешила ему поцеловать меня в щёку в первый раз. Вот бы Лизель об этом рассказать! Она бы наверняка меня всю затискала и затем попросила бы меня рассказать об этом снова и снова, и хохотала бы вместе со мной. Только вот ей больше нельзя со мной общаться, а я так по ней скучаю!
P.S. Ненавижу Гитлера!!!»
Некоторые страницы содержали всего по несколько предложений, некоторые же были заполнены быстрым, едва разборчивым почерком, с вычеркнутыми словами и предложениями. Эти длинные страницы были самыми эмоциональными. Чем больше я читала, тем труднее мне было поверить, через что этой девочке пришлось пройти, как из жизнерадостного, весёлого подростка, её медленно превращали во что-то до боли печальное, забитое и запуганное, слой за слоем срывая составляющие её неповторимой личности и вынуждая носить ярлык, который продолжал разрушать каждый аспект её предыдущей жизни. Во время одной из антисемитских акций, она своими глазами видела, как эсэсовцы заставили её родителей стоять посреди площади с другими такими же смешанными парами. Плакат, который солдаты надели её отцу на шею, обвинял его в Rassenschande, посрамлении арийской крови, а плакат на шее её матери был ещё хуже: «Я — еврейская шлюха и с каждым готова лечь». Даже просто читать подобное было омерзительно. Я бы умерла со стыда, если бы увидела, как моих родителей унижают подобным образом; девочка же была рада, что их хотя бы в тюрьму не бросили.
В комнате становилось темно, и я зажгла старую лампу, не в силах оторваться от моей находки.