«Июль 18, 1938
Гестапо наконец-то отпустили маму. Мы все были так рады, что плакали и плакали, когда она вернулась, даже папа. Он говорил ей, что боялся, что больше никогда её не увидит. Он говорил, что гестапо никогда никого не отпускают, и что из гестапо один путь — в лагеря. Нам очень, очень повезло. Но теперь папе придётся заплатить огромный штраф, потому что мама нарушила закон, не нашив на одежду жёлтую Звезду Давида. Она пыталась объяснить людям из гестапо, что она не знала, что ей нужно было это делать, потому что она замужем за немцем, но они всё равно её избили, «чтобы проучить». Как они могли её избить? За что? Просто потому, что она — еврейка? С каких пор это — преступление? Воровство — это преступление. Убийство — это преступление. Человек сам выбирает, совершать ему это преступление или нет, и если он всё же на это идёт, то он должен быть наказан, вот как это должно быть. Но как же можно выбрать своё происхождение? И почему, если люди из гестапо, которые крадут нашу собственность и убивают нас, не считаются преступниками, а вот мы — наоборот?»
— Аннализа, что ты тут делаешь?
Я была так погружена в дневник, что совершенно потеряла счёт времени и даже не заметила Генриха, стоящего в двери. Я повернула дневник в руке и показала ему.
— Ты знал, что этот дом принадлежит еврейской семье?
— Этот дом принадлежит партии. Евреи больше не могут владеть собственностью.
— Хорошо, принадлежал еврейской семье. Так ты знал об этом или нет?
— С чего ты вдруг решила, что он принадлежал еврейской семье?
— Потому что я нашла это. — Я поднялась с пола и дала Генриху дневник. — И ещё это.
Я указала на менору. Генрих пролистал дневник и бросил его в коробку к меноре.
— Я завтра пришлю людей, чтобы вынесли всё это отсюда. Не забивай себе голову. Пойдём-ка лучше ужинать, я безумно голоден. Магда приготовила отменно пахнущую утку; мы же не хотим, чтобы она остыла.
С этими словами он развернулся и начал спускаться по лестнице. Я замерла в оцепенении от его абсолютно равнодушной реакции на мою находку, но затем бросилась вслед за ним, немного раздражённая.
— Что это значит, не забивай себе голову? Генрих, посмотри на меня, я с тобой разговариваю.
— Солнышко, давай обсудим это после ужина, ладно? У меня был очень тяжёлый день на работе, и я просто хочу расслабиться. Я думаю, я заслужил, чтобы насладиться своим ужином в тишине и покое.
Я поверить не могла, что мой собственный муж вот так в открытую меня игнорировал. Но я не собиралась позволить ему так просто уйти от разговора.
— Генрих, как ты можешь быть настолько безразличен к их судьбе? Ты что, не понимаешь, что у них отобрали этот дом, и один Бог знает, что с ними случилось. Мы живём в их доме, который они купили и обставили на свои деньги, а партия взяла и украла его у них, если уж назвать вещи своими именами. А ты хочешь прислать людей, чтобы «вынести отсюда всё это», чтобы я «не забивала себе голову?» Да как ты вообще можешь такое говорить?