— Зато мы теперь точно знаем, что дарить ему на Хануку. — Я чмокнула Эрни в другую щёку. — Резиновые кольца для зубов!
Генрих рассмеялся в ответ, но затем вдруг задумался о чём-то своём, пока мы шагали обратно домой по свежевыпавшему пушистому снегу, укрывшему улицы сверкающим одеялом всего пару дней назад. Нью-Йоркцы, казалось, были в абсолютном восторге от такого весьма непримечательного для нас, немцев, события; снег под Рождество здесь, похоже, считался чуть ли не рождественским чудом. Нам явно было ещё много к чему привыкать.
— Ты чего такой тихий сегодня? — я слегка толкнула мужа плечом.
— Я? Вовсе нет.
— Врёшь. Я же вижу.
— Да я просто подумал тут… а впрочем, неважно. Забудь.
— Чего?
— Да ничего, говорю же. Не бери в голову.
— Не могу, теперь когда ты меня так заинтриговал.
— Ну ладно. — Он наконец сдался. — Я просто думал, что мы никогда больше не сможем отмечать Рождество. А я так хотел, чтобы у Эрни была ёлка. И подарки под ней. И Санта.
— Эрни никогда в жизни ёлки не видел, и понятия не имеет, что это вообще такое. Кажется мне, что это кому-то другому хочется ёлку и Санту с подарками. — Я подмигнула своему мужу, тщетно пытавшемуся скрыть от меня смущённую улыбку.
— Да нет же, я просто хотел этого для своего сына, вот и всё, — Генрих обнял меня одной рукой. — Но это ничего, что мы больше не сможем справлять Рождество. Правда.
— Что значит, ничего? Я вот, например, помню, как бабушка Хильда всегда приносила мне подарки на Хануку, не традиционные дрейдели, конечно же, но обычные куклы. А потом она вдруг перестала, когда мне исполнилось девять или десять. Я была так жутко расстроена; я думала, что чем-то провинилась, или что она меня больше не любит, представляешь? Только потом моя мама объяснила мне, что наши соседи начали задавать вопросы по поводу того, почему это бабушка носит мне подарки семь дней подряд, да ещё и семь дней, совпадавшие с иудейскими праздниками. Вот бедняжке и пришлось перестать. Не хочу, чтобы ты себя так же чувствовал, когда у тебя заберут любимый праздник. Мы всё равно можем отмечать Рождество, любимый. С ёлкой и Сантой, только без младенца Иисуса, договорились?
— Договорились! — мой муж просиял, как ребёнок. — Никакого младенца Иисуса, обещаю.
Он остановился, чтобы поцеловать меня в благодарность, и заодно чмокнул Эрни в нос, потому как наш избалованный всеобщим вниманием сын не позволял в своём присутствии никаких поцелуев, если только они не включали его.
— А на рождественскую мессу мне можно будет сходить? — осторожно спросил Генрих, бросая на меня ещё один упрашивающий взгляд.