— Не очень хорошо, — агент Фостер вздохнул в ответ на тот же самый вопрос, что я ему задала по его возвращении из Лондона. — Это же тюрьма, вы должны понимать, и к тому же, буду с вами до конца откровенен, британцы его, мягко скажем, не любят. После того, как стольких их товарищей расстреляли согласно приказу «Пуля», что простые охранники, что его дознаватели делают всё возможное, чтобы превратить его заключение в ад.
— Тот приказ был инициативой Гиммлера! Эрнст всегда был против такого обращения с военнопленными и всегда высказывался против приведения его в исполнение!
— Гиммлер мёртв, миссис Розенберг, а значит, никто этого теперь подтвердить не сможет. Мистер Кальтенбруннер был шефом РСХА, и все те приказы носят его подпись.
— Они все проштампованы. Он их не подписывал.
— Для обвинения это одно и то же.
Я отвернулась на минуту, пытаясь привести нервы в порядок, чтобы только не расплакаться перед ним.
— Я передал ему вашу фотографию, как и обещал, — он решил сменить тему, заметив моё состояние.
— Правда? Спасибо вам огромное. — Я благодарно ему улыбнулась. — Он что-нибудь сказал?
Агент Фостер отвёл глаза и как-то неловко пожал одним плечом.
— Нет. Расплакался только.
Как и я, сразу после этих его слов, и сейчас тоже, слушая речь судьи Джексона и в ужасе осознавая, какую ошибку я совершила, отказавшись тогда бежать вместе с Эрнстом, когда он мне это предлагал. Тогда я искренне считала, что поступаю правильно; сейчас же, сидя у радио на холодном кафельном полу кухни, с зажатой в руке звездой Давида, которую я начала носить с недавнего времени, я молилась всего об одном; всего об одном шансе всё исправить.
Декабрь 1945
Генрих надел шляпу поверх ермолки, как только мы вышли из синагоги. Ухмыляясь, он терпеливо ждал, пока я вытру малышу Эрни рот, потому как у нашего сына пару недель назад начали резаться зубки, и теперь он пускал слюни абсолютно на всё вокруг, и в том числе на моё пальто. Эрни вся эта процедура с вытиранием рта явно не нравилась, и он решительно оттолкнул мою руку, только чтобы сунуть обратно себе в рот игрушку, подаренную ему Урсулой. Теперь, когда он научился самостоятельно сидеть, ползать вокруг и даже держать свою чашку (пусть пока и двумя руками), мой сын вдруг возомнил себя вполне самодостаточным членом общества и начинал активно протестовать, как только кто-нибудь пытался посягнуть на его новообретённую независимость.
— Ну и характер у него, а? — Генрих не удержался и рассмеялся, когда Эрни в очередной раз отпихнул от лица мой носовой платок, и чмокнул сына в розовую щёчку. — Дай же маме вытереть тебе рот, поросёнок!