— Я никуда не поеду. План был хорош, только когда ты в него входила. Одному мне ни миллионы эти, ни Боливия к чёрту не нужны.
— Эрни, любимый…
— Знал же я, что не надо было сюда идти. — Он грустно улыбнулся, мягко утирая слёзы с моих щёк. — Не знаю даже, на что я надеялся. Думал, что может ты передумаешь.
Он опустил обе руки на мой живот и нежно его погладил.
— Прощай, мой хороший. Прости, что приходится вот так тебя бросать. Надеюсь, ты найдёшь в себе силы простись меня когда-нибудь. Я ведь тебя ещё даже не видел, и вряд ли смогу хоть раз подержать тебя на руках, но знай, что я всегда буду тебя очень сильно любить.
Он наклонился и поцеловал меня в живот с такой нежностью, что мне пришлось закусить губу, чтобы физической болью хоть как-то отвлечь себя от эмоциональной, которая разрывала сейчас моё сердце на мелкие части. Естественно, это ни капли не помогло.
— Ты хоть поцелуешь меня на прощанье? — Эрнст выпрямился и выдавил из себя болезненную ухмылку, жалкую тень тех беспечных, что я так любила видеть на его красивом лице.
Я обняла его руками за шею и вцепилась что было сил в его пальто, когда он накрыл мой рот своим в последний раз. Никогда больше он не обнимет меня вот так, никогда не оцарапает слегка своей небритой щекой, никогда больше я не почувствую его тёплое дыхание на своих губах, никогда больше не смогу прижаться к нему, никогда больше я его не увижу…
Я не смогла заставить себя открыть глаза, даже когда он уже отступил на шаг назад, в отчаянной попытке остановить время или хотя бы запомнить этот момент навсегда.
— Прощай, Аннализа.
Последние два слова, что он шепнул мне, а затем развернулся и направился к двери.
— Нет, не уходи… — беззвучно отозвалась я и тут же закрыла рот рукой, чтобы он не дай Бог не услышал. Но он уже был за порогом, и мне пришлось ухватиться за стену, потому что слёзы больше не давали дышать. Казалось, с его уходом сама жизнь покинула меня.
Сама земля содрогалась от нескончаемого рёва артиллерии. Все, кто не был брошен на защиту быстро теряющего сопротивление города, остались внутри и были заняты тем, что баррикадировали каждый лестничный пролёт и каждое окно. Красная Армия была от нас всего в нескольких улицах.
В то время как Генрих толкал свой неподъёмный письменный стол в сторону окна в своём теперь уже бесполезном кабинете, я носила все ружья и пистолеты из открытого хранилища здесь же, на четвёртом этаже, к нам в комнату. Вот таким необычным образом началось наше утро в тот день.
— Зачем я вообще всё это сюда таскаю, если ты не собираешься этим пользоваться? — я устало опустилась на стул и потёрла поясницу, ноющую после переноски всех тех тяжестей, каких я в своём положении ну никак носить не должна была.