— Здорово, пап. Я могу идти? — моя жизнь — кусок дерьма собачьего от и до.
— Нет, подожди, это еще не все.
— Еще не все-е? — Ой, как-то я по ходу переборщила с неземным восторгом в голосе.
— Это не просто очередной визит, мы даем, если так можно выразиться, праздничный бал.
«А что, кто-то умер?» — чуть не спросила я, но вовремя осеклась и, засунув свою личность куда подальше, торопливо сделала понимающие внимательные глаза, полные радостного ожидания.
— В честь вашей с Джоэлом помолвки.
Это очень неприлично, но моя челюсть потерялась где-то между резных дубовых ножек маминых любимых кресел.
— Доченька, я вижу, что ты рада, но зачем же делать такое… м-м-м… лишенное интеллектуального достоинства лицо. Постарайся пережить это как-то более сдержанно. Можешь поблагодарить нас с мамой и родителей Джоэла потом, в более официальной обстановке. Занимайся, умница моя, — и папа нежно похлопал меня по щечке и вышел из комнаты, как всегда аккуратно прикрыв за собой дверь.
Пиздец.
Почувствовав, что у меня дрожат губы, я затрясла головой и захлопала себя по лицу. Так, я мужик, или кто? Надо собраться, и…
Из глаз моих хлынули слезы, и я без сил обрушилась на кровать, всхлипывая и завывая самым страдальческим образом. На душе скребли даже не кошки, а целые бронтозавры. Ну за что мне это? Сколько веков уже никто не заключает браков по расчету? Почему именно я?!
У меня начиналась истерика. Ну и пусть, останавливать ее мне не хотелось. Я каталась по постели, кусая наволочку, заламывая руки и стараясь все же особенно не орать, чтобы не прибежали родители и не узрели это шоу. У мамы будет приступ чего-нибудь.
А может, и не будет, раз они так запросто отдают своего несчастного ребенка на растерзание семейству Адамсонов!
Всю свою жизнь я жила, зная, что рано или поздно мой «крайне удачный брак» должен состояться, но тогда я была маленькая, и еще оставалась какая-то надежда на, скажем, кровоизлияние в мозг (причем не важно, у Джоэла или у меня — и то, и то пойдет). Теперь же все это роскошное будущее стало материальным, и снящиеся мне в кошмарах глазки будущего мужа так и сверлили меня отовсюду. И с катушек съехать недолго.
Что-то маленькое, живое и светящееся внутри меня, то, что не могло быть обмануто и видело сквозь все мои ухищрения вроде самоиронии, юмора и других изгибов психики — что — то маленькое тихо говорило о том, что теперь есть два очевидных пути. Сломиться или бунтовать. И если первое было отвратительно и заживо хоронило всю мою молодую все же жизнь, то о втором я даже не могла и подумать.