22
С рассветом матово-сизый дым лег на землю. На огород прошли, отряхиваясь, куры с мокрыми отвислыми хвостами, оставили на траве ломаный влажный след. Грачиные гнезда отяжелели от сырости. Ветви ветел в кружеве молодой листвы казались холодноватыми и поблекшими. По улице с ревом промчались машины, с выгона донеслись одиночные выстрелы: Митька Просковьин хлопал кнутом; хозяйки выгоняли коров. На изволоке, за колхозным двором, распущенным павлиньим хвостом стояла заря; раскаленные докрасна лучи остро вонзались в небо, потом вдруг пали вниз — и сразу над землей заклубился пар, ударил в лицо застоялыми бродящими запахами. По сучкам ветел побежал живительный зеленый огонь, грачи встрепенулись, стряхивая с веток ледяные звенящие капли.
Аребин долго сидел на крыльце, размышляя.
Тяжелый колхозный воз, прочно застрявший, стронут, наконец, с места. Теперь его нужно толкать в гору, толкать и толкать, пока не выберется на вершину, на венец. Посеялись вовремя. Дворы очистились от навоза. Доярки навели порядок в коровниках. Катькины ребятишки не покидали избу Павла Назарова, сама Катька не вылезала со скотного двора: обхаживала коров. Надои молока заметно повысились. Шоферы начали возить из-за Суры лес. Аребина несколько озадачивало неохотное, как бы вынужденное согласие членов правления, когда встал вопрос о выделке кирпичей, — мало верили в успех этого начинания.
Аребин еще раз позвал к себе братьев Аршиновых. Цыганисто-черные, бородатые, смекалистые, мастера на все руки, они внушали уважение здравым своим рассудком и степенностью. Каменные дома их, сложенные, быть может, дедами, стоят, словно вытесанные из одного массива, время лишь немного вдавило их в землю.
Аршиновы шли по дороге неторопливым, тяжеловатым шагом — старший, Папий, впереди, младший, Еруслан, на полшага сзади, с левого плеча. Подойдя к крылечку, сняли фуражки, — седина как бы вспенила густые черные волосы. Поздоровались с Аребиным за руку. После приглашения сели. Аребин попросил Аршиновых разрешить его сомнения.
— Это все наша деревенская несознательность, Владимир Николаевич, — заговорил Папий; черные, по-молодому горячие глаза его глядели из-под карниза бровей сердито. — Будь наша власть, — он кивнул на брата, — мы заставили бы всех, все село делать кирпичи вручную, ручным прессом. Делай и клади избу, думай о потомстве. Деревянная изба — обуза, добровольная обуза. И рассадник для тараканов — щелей много, пазов. А дворы? Построишь, сколько лесу вгонишь, год, два, три минуло — и глядишь: переломилась хребтина, столбы повело, ставь подпорки.