Он вдруг представил себе Аребина: мягкий и внимательный взгляд несмело просил его, Павла, не уезжать… «Значит, понимает, что трудно придется без меня, — не без гордости подумал Павел. — Конечно, трудно… Заклюют его стервятники. Поддержка нужна. Бойцы!»
Павел не заметил, как прибавил шагу. Собачонка, трусливо заскулив, подкатилась под ноги ему. Лошадь всхрапнула и встала, встревоженно косясь влево. Мальчик обрадованно закричал:
— Гляди, мама, какая большущая собака!
— Это ж волк!
Поджарый волк со свалявшейся, клочковатой шерстью на впалых, тощих боках, вскидывая задом, неспешными прыжками пересек дорогу и, достигнув овражка, сел. Он посмотрел на людей дикими и древними глазами скитальца, извечно тоскующего от одиночества, неустроенности и стужи. Чуткие уши его стояли торчком, ветер взлохматил шерсть на загривке.
— Гляди, и не боится! — сокрушался Мотя. — Знает, серый, что у нас нечем пальнуть. — Он схватил смерзшийся ком земли, швырнул им в волка.
Зверь, скучно посмотрел на Мотю, на его трусливую собачонку и обежав овражек, подался за венец.
Собака захлебнулась сплошным сверлящим лаем, в порыве ярости бросилась от дороги вслед волку, но тут же, спохватившись, откатилась назад, под ноги хозяину. Волк скрылся из глаз, а Мотя все еще кричал, улюлюкал и смеялся.
Встреча с волком не взволновала Павла. Он угрюмо смотрел на колесо телеги, прыгавшее по железным кочкам. «Я никак с цепи сорвался! — взвинчивал он себя. — Ринулся, будто с чужого двора! Не доложился, не сдал дел с рук. Меня и вправду к суду притянуть следует, как беглеца какого-нибудь. Что бы там ни случилось со скотом, на дворах, все можно свалить на меня, как на мертвого. Выходит, я же и подсобляю своим заклятым врагам — Кокуздову и Коптильникову, бегством снимаю с них вину. А Аребин… Ведь он не в отпуск к нам приехал, не на прогулку. Его прислала партия. В помощь мне. Моим товарищам. А я убегаю. Что это?..»
Ему стало душно, он дернул тесемки под подбородком, наушники шапки разлетелись в стороны. Идти становилось все труднее, ноги налились пудовой тяжестью. Вот сделан последний шаг. Павел выхватил из телеги свой мешок и, ни слова не сказав, рванулся назад.
— Куда ты, Пашка? — Мотя натянул вожжи. — Вот бешеный!.. На волка не напорись!
Павел не оглянулся. «Пускай волк, сам черт — зубами вцеплюсь!» — с ожесточением шептал он, торопясь и спотыкаясь; мешок волочился по земле, ударяясь о мерзлые кочки.
В село он входил берегом реки, прокрадывался задами, с оглядкой: боялся, что его увидят с походным мешком. В огороде Моти Тужеркина, возле погребицы, спрятал мешок до вечера, закидав его подсолнечными будыльями.